Спаситель Петрограда((сборник)
Шрифт:
Тот кивнул. Вошла Аня. Она села рядом с Геной и демонстративно приобняла его за шею так, что он даже чуток посинел. Было уже семь часов, показывали какой-то фильм, и вечер прошел очень даже мило.
На ночь молодые вновь легли порознь. Татьяна Константиновна спросила все же, может, они будут спать вместе, но Анна сказала решительное «нет».
Ночью диван не скрипел, хотя Аня — и Татьяна Константиновна это явственно слышала — несколько раз ходила к Гене.
О причине отсутствия скрипа Татьяне Константиновне как-то даже и не думалось.
Было бы совершенно несправедливо утаить от вас, дорогие слушатели, историю Аниного замужества, тем паче, что нижнемогильское студенчество явно воспылает праведным гневом, если я отважусь таки скрыть все обстоятельства того всепоглощающего чувства, что охватило однажды Аннушку и Гену.
Любовь была, что и говорить, страшная, полная подозрений и переживаний, ревности и чувственных желаний. Одним словом, если бы мама узнала, что было с ее дочерью в далеком Нижнем Могиле, она бы…
Впрочем, мама так ничего и не узнала, а иначе истории никакой и не было бы.
Как уже было сказано выше, Гена Топтыгин был дико красив. Но кроме того был он еще и дикорастущ. Старший брат Гены заменял ему и отца, которого Топтыгины, к счастью своему, не знали совсем, и за мать, которая оставила их в раннем детстве и объявилась в жизни братьев, едва те встали на ноги и почти оперились. Жизнь была у них, конечно, не сгущенкой намазана, но они выкарабкались, хотя и не без потерь. Старший брат потерял печень (точнее, не потерял, но посадил он ее крепко, причем не по пьянке, а из-за нездорового питания, вследствие чего получил инвалидность), а младший, то есть Гена — честное имя. Гена приворовывал, совершал незначительные правонарушения, словом, был шпана шпаною, поскольку старший брат вследствие бесконечных поисков пропитания воспитанием младшего заниматься просто не имел сил.
И вот однажды, будучи уже в призывном возрасте, Гена спорол крупный косяк — он отметелил молодого человека, имевшего неосторожность прогуливаться по Куштану (а что такое Куштан мы еще узнаем) и нелицеприятно отозваться о рубашке Гены, той самой, в которой он в начале нашей истории явился к Абрамовым, только тогда эта рубашка висела на худющем Геннадии, словно знамя на флагштоке в безветренную погоду. Отметелил он молодого человека, несмотря на свою щуплость, сурово, по-мужски, сломав пару ребер, и за этим занятием его схавал новый куштанский участковый, которому Гена стоял как кость в горле.
И быть бы Гене в местах не столь отдаленных, если бы не дефицит в армейском наборе, а у Гены уже и повестка из военкомата в кармане той самой рубашки лежала, через две недельки — на защиту Родины. Словом, армия отмазала Гену от тюрьмы.
А тут еще накануне маман вернулась. Где маман до сей поры без малого тринадцать лет провела — это разговор отдельный и нас не касающийся, но как только она объявилась, жизнь братьев вдруг обрела смысл и цель: мамочке нужно то-то, мамочка нуждается в сем-то. И хотя ребята знали, что мама прожила без них довольно нескучную и нескудную жизнь, сам факт обретения того, что, казалось, потеряно было навсегда, приводил их в состояние дикой эйфории.
Тут надо сказать, что у братьев Топтыгиных было-таки богатство, которое они не додумались в свое время продать, и правильно сделали. Это была огромная четырехкомнатная квартира в доме сталинской постройки, с высокими потолками и просторными комнатами. Правда, требовала квартира капиталовложений, требовался ей текущий ремонт. По достижении осьмнадцати годков Валера, старший брат Гены, приватизировал жилплощадь, и начал сдавать две комнаты из четырех в наем студенткам, среди которых, забегая в будущее, нашел себе жену.
Так вот, когда маман объявилась, у Валеры уже была жена и намечалась месяцев этак через пять-шесть лялька. И хотя жена Валеры, Дора, давила изо всех сил на мужа, что нельзя отдавать матери часть квартиры, сыньвья любовь оказалась сильней, и мама вселилась к сыновьям в квартиру, вследствие чего оставшимся студенткам пришлось отказать в приюте, и дополнительный источник доходов накрылся вульвой, как говаривали нижнемогильские биологи.
Итак, братовья встретили маму с распростертыми объятиями, а через неделю Геннадий был призван в ряды доблестных Вооруженных Сил. Вернулся он оттуда только через три года: окромя двух лет службы в доблестных Вооруженных Силах, годик он провел на «дизеле», что наложило определенный отпечаток на поведение: Гена бил в морду любому потенциальному противнику не задумываясь, а если при этом учесть, что служил он морским пехотинцем и морды умел бить отменно, то потенциальным противникам Геннадия можно только посочувствовать.
Вот вернулся Гена в родной Нижний Могил, а квартира их с братом уже продана, деньги поделены на три части: на маму, которую хочется назвать маман и которая уже обрела к тому времени личное счастье с жирным директором муниципального лабаза где-то под Могилом, на Валеру, у которого за время отсутствия брата родилось двое детей, а жена донашивала третьего, и на самого Гену, и Гениных денег как раз на то и хватает, чтобы шумно отметить возвращение в родные пенаты, что он и не преминул сделать, а уже наутро перед Геной остро встал вопрос, беспокоивший российскую интеллигенцию без малого полтора века: что делать?
И худо бы ему пришлось, если бы не Эра Васильевна Грубых.
(Это, стоит заметить, была женщина. То есть, конечно, ее половая принадлежность ясна и так, но это была Женщина …)
Эра была подружкой маман. Они одно время вместе в общепите работали. Так вот, Эра держала одноименный магазинчик, который самым чудесным образом оставался незатронутым волной преступности, захлестнувшей, казалось, все торговые точки города. Объяснялось это экономическое чудо очень просто: Эра была сестрой местного авторитета по прозвищу Шамот. Даме этой исполнилось пятьдесят с хвостиком, живого весу в ней было полторы тонны, и она безумно любила Геннадия. До армии оказывала Гене всяческие знаки внимания, помогала материально и тяжело вздыхала, глядя на дикого красавца. В ту пору Гена не задумывался над этими вздохами тети Эры, относя их скорее к нерастраченным материнским чувствам, нежели к половому влечению. Но сейчас-то Гене пошел третий десяток, и самых разнообразных историй о взаимоотношениях полов в армии он наслушался… Словом, теперь наш юный мот понимал истинную причину всех этих вздохов и решил цинично сыграть на чувствах влюбленной женщины. Он пришел к ней в магазин, тихий и скромный, и повинился, мол, так и так, тетя Эра, профукал денежки, не устроите ли на работку?
Тетя Эра растаяла. Как не растаять, когда дико красивый вьюнош, сирота казанская при живой матери, челом бьет, скупую мужскую слезу проливает на застиранную до прозрачности рубаху с широким воротом? Взяла она его, болезного, на работу. Грузчиком.
Будем откровенными до конца: с Эрой Гена в интимных отношениях не состоял и работал на совесть. Но от подарков не отказывался, а подарки были щедрыми, речь о них еще зайдет.
Не проработал Геннадий в ЧП «Эра» и полутора месяцев, как пришла осень, и с каникул в институтскую общагу, в районе которой и стоял магазинчик, вернулись иногородние студенты и студентки. Главным образом — последние. В «Эру» потянулись стройные от вечного недоедания грызуны педагогической науки. Объяснялось массовое паломничество студенчества тем, что цены у Эры Васильевны были ниже рыночных (рэкету ведь платить не надо, цены раздувать тоже, а чем ниже цены — тем выше спрос, чем выше спрос — тем больше покупателей, чем больше покупателей — тем больше прибыль, чем больше… и так далее), и на свою крохотную стипуху студенты затаривались очень даже неплохо.