Спаситель под личиной, или Неправильный орк
Шрифт:
Сегодня Вэйланд был молчалив, не расспрашивал меня, как вчера, о жизни метаморфов, а молча лежал у меня на руках, глядя на кроны деревьев, под которыми мы проходили. Я тоже молчала — так даже лучше, меньше шансов себя выдать, — шагала вперёд, лишь иногда поглядывая на мужчину у себя на руках.
А он, пожалуй, симпатичный. Щетина стала гуще и длиннее, зато отёки на лице почти спали, синяки пожелтели, заплывший глаз открылся, да и цвет лица уже не был таким болезненным, пожалуй, наоборот, на скулах даже румянец появился. Интересно было бы увидеть его уже полностью здоровым и побритым.
Тело у него, кстати, очень даже
Днём, вернувшись с охоты, я с удивлением увидела, что, пока меня не было, дракон уснул. Странно. Ну, ладно, значит, так нужно, пусть спит. Когда обед был готов, разбудила и поразилась тусклому взгляду и лихорадочному румянцу на щеках. Заподозрив худшее, изменила руку на человечью и ахнула — раненый пылал в жару. Что случилось? Ему же становилось всё лучше! Может, простыл? Может, зря я его помыла, может, вода была слишком холодной? Драконы, равно как и орки, не настолько восприимчивы к холоду или жару, как люди — кожа намного плотнее, потому-то я ничего и не почувствовала, пока несла раненого. Но Руби всегда говорила: «Чистота — залог здоровья», а Вэйланд так радовался купанию. Как же так?
Всё это вертелось у меня в голове, пока я лихорадочно рылась в котомке со снадобьями, ища то, что помогает от жара. Нашла, заварила, уговорила дракона выпить, а так же съесть хотя бы чуть- чуть мяса. Сама быстро обгрызла одного кролика, остальных завернула в лопухи и сунула в седельную сумку. Потом вновь подхватила Вэйланда на руки и быстро зашагала в сторону гор — чем быстрее с него снимут ошейник, тем лучше.
Всю дорогу до вечернего привала Вэйланд проспал. Отказался от еды, лишь выпил воды и настойку от жара — в дороге тот вроде как слегка уменьшился, но сейчас раненный горел сильнее прежнего. Я уже ничего не понимала. Быстро пожевала холодного мяса и решила сменить повязку. Развязала бинт и ахнула. Ещё вчера чистая и сухая, прекрасно подживающая рана покраснела, шов вздулся, а в одном месте немного разошёлся между стежками, и из щели вытекал гной.
Я в ужасе смотрела на всё это, не зная, что делать, но понимая теперь, от чего дракон сейчас сгорает в жару. Не знаю, что я сделала не так, но рана вовсе не заживала, она продолжала болеть изнутри, и теперь всё это прорывалось наружу. И если дракон не получит помощь совсем быстро, то может даже умереть.
Стала лихорадочно вспоминать, что я знала и умела. Ни с чем подобным сталкиваться мне прежде не приходилось. Я наблюдала за Руби и помогала ей обрабатывать порезы, ожоги и фурункулы у слуг, которые шли к ней с тем, что не требовало помощи врача или знахарки. Я знала, какой порошок дать от расстройства желудка или головной боли, чем смазать ожог, а чем — лишай. Умела перевязать
Единственный раз я видела зашитую рану лет в семь, когда Боллард, тогда девятилетний, поранил руку так, что пришлось вызывать врача из города. А потом братец пугал нас с сёстрами, снимая повязку и суя нам под нос руку с красным припухшим швом, из которого торчали нитки. Сёстры с визгом разбегались, а мне было интересно. И когда я позже расспросила Руби, она сказала, что если рану сшить — она быстрее заживёт, и кровь остановится.
Когда я увидела огромную кровоточащую рану дракона, то сразу вспомнила тот разговор и поспешила рану зашить. И казалось — всё хорошо, кровь остановилась, рана подживала, Вэйланду становилось всё лучше. Но, может, у того врача были другие иголки и нитки, я шила теми, которыми дыры на одежде зашивала. Или, может, снадобья другие были. Или с такой большой раной что-то другое нужно делать, а не шить? Ведь у Болларда было всего три стежка, а я сделала дракону целых двадцать шесть.
Не знаю, что именно, но я явно что-то сделала не так. И теперь пыталась понять, как хоть немного облегчить состояние дракона. Настойку от жара я ему уже дала. Ещё можно сбивать жар, просто обтирая больного тряпкой, смоченной в холодной воде — это я помнила. И ещё… Посмотрела на рану, подумала, решила, что хуже не будет, и осторожно перерезала нитки на швах возле того места, где края раны разошлись. Гной стал выходить сильнее, я осторожно стирала его чистой тряпочкой, пока не перестал. Внутри, наверное, ещё остался, но я просто не знала, как его достать, пусть сам вытекает.
Ещё какое-то время я обтирала торс Вэйланда, стараясь сбить жар. Вот уж не думала, что моя мечта о его купании так быстро осуществится. Только лучше бы она вообще не сбылась, чем так.
Спустя почти час жар немного спал. Уж не знаю, снадобье помогло или обтирания, но я обрадовалась хотя бы этому. Посидела над ним, подумала. Потом перевязала рану, завернула Вэйланда в его плащ, собрала вещи, залила костёр, привязала к ремню верёвку с лошадьми, изменила свою голову и, взяв раненого на руки, решительно зашагала в сторону Хрустальных гор, чьи вершины были уже хорошо видны поверх деревьев.
Со стороны я, наверное, выглядела жутко — орк с кошачьей головой на плечах. Но что поделать — мне нужны были и ночное зрение кошки, и сила орка, одновременно, пришлось создать такую вот химеру. А в лесу, да ещё и ночью, меня всё равно никто не увидит.
Лишь иногда я делала короткие остановки, чтобы попить, сжевать пару сухарей и попытаться влить в Вэйланда хоть немного снадобья или воды, и с каждым разом это получалось всё хуже. На последней остановке мне так и не удалось растормошить его настолько, чтобы заставить пить, и я вновь по капле вливала ему в рот спасительную жидкость, чтобы не дать жару подняться ещё выше.
А потом шла дальше.
Я прошагала всю ночь и часть утра — спасибо неутомимому телу орка, — когда лес, наконец, закончился. Передо мной возвышались горы, казавшиеся неприступными, их вершины были покрыты снегом и льдом и сияли в лучах восходящего солнца, словно и правда, были сделаны из хрусталя. Река, всё это время поившая нас и лошадей, исчезала в горах, срываясь с высоты водопадом. Гряда гор уходила в обе стороны, насколько хватало взгляда, и нигде не видно было ничего, похожего на перевал.