Спасти генерала Траяна
Шрифт:
"Как же мне спасти тебя, родной мой?"
"На востоке зреет турбулентность. Дети Петербурга чудесны, мама. Они беднее наших детей, но свободы и умения любить у них не в пример больше. Когда огонь в Акрополе потух, дух эллинства взлетел над остывающим очагом и устремился в пределы Гипербореи. Сегодня он тлеет в той земле, где обретается Россия. Им пытаются навязать суровые законы, но они чудесны своим умением не исполнять неправедное. Их можно принудить совершить ошибку. Но, осознав, что не своей волей обидели беззащитных, они повернут гнев против
– Всё молчите?
– вернувшийся охранник решительно подошёл к матери.
– Тогда не нужны и свидания! Говорить не о чем, а ходят, беспокоят... Свидание окончено!
– он бесцеремонно ткнул дубинкой в её спину.
– Уходите!
Траян опустил голову на руки. Он не мог смотреть, как унижают мать.
"Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут - и свобода
Нас примет радостно у входа,
И братья меч нам отдадут...".
Эти слова он выучил там, в Петербурге, бродя белою ночью по набережной Мойки. Там было много всего. Там был свет даже ночью, такого здесь не бывает... Эти слова, как надежда ожили в нём сейчас.
Он удивлённо поднял освобождённые руки к глазам.
– Это ты сделал? Где мои кандалы?
– Их разрубил мой меч, - сказал голос.
– Что за меч, я о нём не слышал?
– Навсегда покидая своего клейноса, филетор преподносит ему дары. Быка, голубя, кубок... Свобода - это мой дар тебе.
– Дар? Что это значит? Ты покидаешь меня?
– Да. Дальше ты пойдёшь один.
– Я привык к тебе. Что мне теперь делать?
– Ты знаешь сам.
В дверь осторожно заглянула мать. Увидела, что никого нет, вошла.
– Кратос, я вернулась. Не пойму, что случилось. Нигде нет охранников. Мой тоже куда-то пропал. Обернулась - а его нет. Что бы это могло значить?
– Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и - свобода...
– сказал Траян, медленно осмысляя случившееся. У общественных насекомых убийство королевы приводит к распаду рода... Мы уезжаем отсюда полуночным экспрессом.
Они, озираясь, побежали по тюремному коридору в сторону выхода, перепрыгивая зловонные слизистые бурые лужи, разлитые тут и там.
– Я полечу в Петербург. Они заждались меня!
Траян крепко обнял мать на прощанье и помчался к пустующей полицейской машине, стоящей у тюремных ворот.
...Ещё только брезжил рассвет, ещё нельзя было увидеть, насколько за ночь прибыла вода. Но где-то на границе слышимого, за пеленой тумана уверенно шлёпали вёсла по чёрной воде.
Виталик вскочил от заходящегося звонка.
– Кто там?
Мягкий бархатный баритон, почти уже забытый, ворвался в ухо и заставил заколотиться сердце:
– Не забыл меня, зая?
– Траянчик!
– выдохнул Виталик.
– Ты вернулся, родненький! Я ведь знал, знал, что ты вернёшься! Пацаны, Траян вернулся!
Он, потеряв голову, бросился в объятия друга. Траян улыбнулся, крепко обнял его:
– Ну всё-всё, наласкаемся ещё. Я больше никуда не уеду.
Он прошёл к дивану, потрепал по макушке Артёма:
– Тебе надо в больницу, зайчик. Сейчас вызову такси.
Андрей исподлобья с недоверием смотрел на гостя, что-то в нём его не устраивало.
– Так ты чё, правда Траян?
Траян засмеялся и обнял мальчика за плечи. Андрей внезапно обмяк в его руках, как марафонец, после изнурительного бега пересекший финишную черту, и теперь только влюблённо и обессиленно смотрел снизу вверх на лицо гостя.
– Я больше не Траян, Андрюха. Зови меня просто Сократ. Или, если хочешь, Кратос.
– Это твоё зоновское погоняло?
– с мягкой нежностью в голосе почти прошептал Андрей.
– Нет, это моё настоящее имя, так в детстве звала меня мама. Я вспомнил его, когда выходил из поезда на вокзале. На миг у меня закружилась голова. В лицо ударило снегом. Мне вдруг показалось, что я всё забыл. И тут же сразу вспомнил. Будто в голове заменили память: вынули одну и вставили другую. А потом снежный вихрь стал огненным и умчался обратно в сторону Невы. Кажется, я всё-таки кое-что забыл... Зато вспомнил своё имя.
– Траянушка!
Пацаны обступили его, каждый старался дотронуться, будто хотел убедиться, что это не продолжение сновидения.
И тут лежащий на диване в гипсе Артём запел. Запел высоким голосом величественную песню о тоске по утраченной в страданиях родине.
Мальчики невольно вытянулись в струнку: маленькие разведчики на чужой, враждебной земле, будто при звуках гимна своего далёкого, забывшего про них отечества.
С торжественными лицами они пели гимн "Атлантидос", песню возвращения через тысячелетия к берегам утраченного родного континента:
"...Я испил свою чашу цикуты,
Я толпою камнями побит,
На костре в инквизиторской смуте
Моё тело поныне горит.
Знаешь, парки тому не прощают,
Кто рождён переплыть океан.
Помнишь Фивы и храм Иолая?
Слышишь, плачет седой Адриан?.."
На красном коне, в золотой попоне, со сверкающим мечом в руке, въезжал в город юный рыцарь. Сзади развевался его шарф, мягко задевая лицо Семёна. В полумраке лунной ночи бесконечные руины по обочинам улиц могли бы кого угодно напугать. Но не Семёна, покачивающегося в седле позади мальчика.
На площади они остановились.
– Мой генерал, мы прибыли!
– рыцарь спешился и преклонил колено перед Семёном.
– Что я должен делать?
– Ты сам знаешь, - услышал он голос в голове.
– Они не видели в жизни своей любящего существа. Но если они почувствуют искренность, они покинут свои укрытия.
Семён вопросительно посмотрел на красивого мальчика-рыцаря, сошедшего с золотого коня. Он провёл рукой по волосам, сметая остатки петербургского снега, прочистил горло.