Спасти или уничтожить
Шрифт:
Перебирая все возможности – даже самые мелкие, обеспечить безопасность Британии и удерживать русских в состоянии растущей неуверенности, отбирал все, что приходило на ум.
Надо немедленно сообщить Сталину о поддержке, которую он может получить от правительства его величества. Да, именно так! Нельзя допустить, чтобы немцы быстро закончили войну и вернулись на запад континента, к Ла-Маншу.
Черчилль прекрасно понимал – пусть и сугубо умозрительно, – что масштабы большевистской империи несопоставимы с расстояниями,
Это хорошо, отметил он автоматически. Это надо тоже занести себе в актив, когда придется выступать через некоторое время после германского нападения.
Черчилль с огорчением признал, что о реальной военной помощи русским сейчас и речи быть не может. Он понимал, конечно, что и впоследствии эта помощь будет носить только символический характер, но именно сейчас, в первые дни, а еще лучше часы, символические жесты будут наиболее заметны и чаще вспоминаемы!
Внезапно остановился на Польше!
Ну, а что…
Во-первых, можно будет вести разговоры о расширении подпольной борьбы на территории бывшей Польши.
Если такая борьба развернется, то руководить ею будут, естественно, отсюда, из Лондона, где находится польское правительство в изгнании. А это значит, что можно и нужно будет вести речь о той помощи, которую оказывает Британия, организовывая, координируя и снабжая необходимым подпольные группы вооруженного сопротивления.
Замечательно! Это просто замечательно!
Во-вторых, и это тоже весьма важно, Польша станет козырной картой в будущем, потому что теперь, обсуждая возможное сотрудничество и помощь, от Сталина можно будет требовать многое, прикрываясь интересами Польши.
Узнав в сентябре 1939 года о том, что русские вошли на территорию Польши, Черчилль не выказал удивления, понимая, что Сталин просто произвел мягкий упреждающий жест. Наступление немцев развивалось так успешно, что Гитлер вполне мог продвигаться все дальше и дальше в сторону России.
Черчилль помнил, как вокруг него и других участников Парижской мирной конференции, происходившей после окончания Первой мировой войны, кружили польские представители, назойливо жужжавшие о «необходимости возвратить исконно польские земли, захваченные русскими». Сперва Черчилль ощущал желание помочь возрождающейся Польше и попросил подготовить ему историческую справку о принадлежности оспариваемых территорий.
Прочитав, усмехнулся. На земли, которые требовала «вернуть» Польша, точно так же могли претендовать, например, Испания или Греция.
Он, будто между прочим, уронил фразу о Польше в беседе с корифеем европейской внешней политики сэром Джорджем Керзоном, к мнению которого прислушивались все участники Парижской мирной конференции, подводившей итоги только что закончившейся мировой войны.
Кёрзон внимательно выслушал Черчилля, потом усмехнулся и сказал:
– Уинстон, вы настолько безрассудны, что вызываете этим симпатию. Признаться, порой мне импонирует ваше нахальство, которое когда-нибудь сделает вас или великим политиком, или великим неудачником. Но это в будущем, а пока не лезьте туда, где вы ничего не понимаете. Я не менее вас не люблю этих буянов из России, но вмешиваться в их дела нельзя.
И, казалось, прочитав вопрос в глазах Черчилля, пояснил:
– У нас и у самих полчища таких же отчаянных голов, которые готовы строить баррикады, поверьте! Стоит нам выказать неодобрение русским, у нас тотчас возникнут проблемы, которые не пойдут нам во благо, поверьте. И если мы перегнем палку, сдерживая большевиков, ситуация станет слишком сложной. И учтите позицию американцев, которые спят и видят, как втыкают нож нам в нижние части, – ухмыльнулся Керзон. – Так что успокойтесь и готовьтесь к будущему, которое вы можете сделать великим. Не следует портить его горячностью.
Дождавшись, пока Черчилль дойдет до двери, окликнул:
– Не беспокойтесь, я уже приготовил предложение, которое должны будут принять и поляки, и русские. Поймите, Уинстон, вся история поляков показывает, что они никогда не отличались самостоятельностью, а водить их за руки сейчас просто не время. Есть заботы важнее этой.
Он и в самом деле предложил оставить большевикам земли по линии, которая была границей Российской империи до начала мировой войны.
Керзон был непоколебим, но поляки были этим недовольны, подзуживали французов и американцев, и даже отваживались встречаться с членами английской делегации.
Во время встречи с одним из таких «представителей», слушая речи об «историческом предназначении Польши», Черчилль не преминул повторить слова Керзона о том, что поляки не готовы к самостоятельности, понятно, не упоминая того.
Поляк, не обнаруживая никакого смущения, признался:
– Вам-то какая разница? Главное для вас, как мы понимаем, постоянно держать русских в узде! А сильная Польша, которую поддерживает Британия, сильная Польша, которая хочет все больше и больше от восточного соседа, – это и узда, и хлыст, мистер Черчилль.
Черчилль с интересом воззрился на «представителя»: он явно впал в роль «учителя», и этого нельзя было прощать.
– У хлыста, друг мой, никто не будет спрашивать, в какой сапог его засовывать: в левый или в правый!
С удовольствием посмотрел на вспыхнувшего поляка, но улыбку придержал: во всем должна быть мера.
А вот поляку чувство меры оказалось несвойственным.
Когда они увиделись после знаменитого «удара Пилсудского», остановившего наступление Советов на Варшаву, он сказал, не скрывая торжества: