Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала
Шрифт:
Гарнизон встретил речи уныло, но эсеры ребята тороватые — знали, чем на свою сторону перетянуть нестойкие души. Были живо вскрыты склады, и вскоре началась выдача продовольствия, главным образом муки, чая, сахара, консервов и папирос, а также обмундирования и полушубков. И все кругом сразу ожило, а солдаты с мастеровыми, которых Михаил видел с постоянно унылыми мордами, теперь ходили по городку походкой пьяных павлинов.
На следующий день объявили общее построение, на котором прочитали обращение Политцентра, затем приказ командующего НРА. Понятно, что улучшение питания и снабжения подняли
Оставшиеся солдаты и половина офицеров встретили новую власть отрицательно, даже в штыки. Вот только молчали — кому ж охота на эти самые штыки насаживаться, революцию многие слишком хорошо помнили.
Однако принуждать их к вступлению в «добровольцы» на помощь рабочим дружинам в Знаменское эсеры не стали, ума хватило. Более того, всех оставили на службе до особого распоряжения — кого поставили на «охране» пленных, а самых ненадежных, большей частью тех офицеров, что к эсерам не питали ни малейших симпатий, загнали на охрану железнодорожной станции.
Хоть голодом не морили, паек и папиросы выдали в достатке. Солдаты даже получили теплую одежду, а чай с сахаром вообще давали без ограничений. Вот только Михаила такая нарочитая забота сразу насторожила. Да и не его одного, а многих офицеров, особенно когда на станцию подогнали чешский эшелон, и братушки живо выставили пулеметы.
Тут же пошли пересуды, что чехи их ненадежное воинство вскоре разоружат. Все признаки этого были налицо — выставлены усиленные пулеметами караулы, везде были видны патрули, солдаты были наготове.
Вывод русские сделали сразу — «Центропуп» держится только на чешских штыках, а потому нестойкие душой переметнулись к победителям, а непримиримые еще больше затаились, они потеряли главное — мужество. И было отчего — по городку сновали эсеровские контрразведчики, полсотни солдат и офицеров разоружили, как ненадежных, и силою разогнали по баракам.
Сам Вощилло не получил назначения из-за непригодности к строю, но был назначен помощником дежурного офицера по станции, пожилого поручика Куприянова, инженера по ремонту аэропланов.
Должность почти синекурная, ибо кроме дощатых будок, маленького каменного здания, двух десятков работающих на станции военнопленных с мастеровыми — управлять было нечем, да и охранять было нечего. Ведь не сотню же чешских молодчиков, что весело проводили время в комфортных теплушках с «эвакуируемыми» особами женского пола. У них и есть синекура, возможностями не обижены…
Но в сердцах еще жила надежда, что из-за Байкала придут части атамана Семенова и наведут здесь порядок. Ходили разные слухи, от таких, что атаман бросил их на произвол судьбы, до совершенно противоположных — бронепоезда Семенова уже на Кругобайкалке и могли быть давно в Иркутске, если бы чехи не перекрыли путь.
В последнюю новость Михаил поверил сразу — через военный городок на Глазково ушел еще один чешский бронепоезд. А вчера все недовольные повеселели — в Иркутск от Лиственничного приехали на автомобилях семеновцы.
И хоть невелика была помощь,
Вот и сейчас, вернувшись с обхода, Михаил думал о дальнейшем, протянув замерзшие руки к раскаленной печке. Думал, глядя на веселые языки пламени, пока не был безжалостно вырван из размышлений громким голосом дежурного, который ворвался в барак, хлопнув дверью.
— На станцию бронепоезд прет, а в Глазково сейчас орудийные выстрелы, вроде с Иркутска палят из пушки юнкера, а чехи отвечают бронепоездом. Надо солдат выводить, мало ли что. Не дай бог чехи на нас кинутся, разоружат ведь, мать их…
После этих слов Михаил окончательно пришел в себя и, нахлобучив папаху, выскочил на перрон. И тут же из сумерек вышел узнаваемый низкий корпус бронемотовагона «Орлика» с наведенными на чешский эшелон орудийными башнями.
— Что он здесь делает?! — удивленно воскликнул Куприянов, вышедший следом.
Но Михаил не успел даже подумать, как из длинных стволов вырвались яркие языки пламени, а грохот орудийного залпа оглушил летчика. Однако бои с германцами не прошли для Вощилло бесследно, пока ум бездействовал, пытаясь понять произошедшее, навыки пехотинца уже взяли свое, швырнув тело за сугроб и перекатом за толстое дерево.
Подальше от здания — ибо от снарядов кирпичи веером разлетаются в разные стороны, на кого Бог пошлет. Но глаза жадно смотрели на развернувшуюся во всей красе атаку чешского броневагона на чешский же эшелон.
«Орлик» раздолбал несколько вагонов картечью, щедро окатил остальные из пулеметов и тут же умчался дальше, оставив после себя небольшой пожар, с десяток убитых чехов и стоны многочисленных раненых.
Спросонок братушки полуголыми вылетали из теплых теплушек на мороз — и русская брань повисла в воздухе, ибо слаба чешская речь на крепкие выражения. Как желали сейчас чехи поговорить со своими соплеменниками, что пьяные на бронемотовагоне катаются.
Но ругань зависла в воздухе — из темноты появился совершенно незнакомый бронепоезд, угловатый, в бело-серую кривую полоску. И пусть на носу отсутствовала башня, но пушка в торце была, и она сразу выстрелила, а затем дружно застрекотали пулеметы, поливая чешский эшелон смертельным дождем пуль.
Братушек смело на снег быстрее, чем трактирщик смахивает полотенцем крошки со столешницы. Попадали и русские солдаты, которые выскочили из здания. Однако сумасшедший визитер не стал останавливаться, а пронесся вслед за «Орликом».
Вощилло приподнялся и тут же снова повалился на снег — третий бронепоезд был полным близнецом второму, такие же три вагона с бронепаровозом, точно такая же боевая раскраска. На этот раз пушка не стреляла, зато пулеметы устроили адский концерт.
Михаил уже тихо молился от страха, пули напоминали ему растревоженных пчел на пасеке или свинцовый, постоянно молотящий град. Обстрел через минуту прекратился, и штабс-капитан поднял голову. Кошмарная картина творилась на станции, пламя горящего вагона превратило ночь в день.