Спасти СССР. Инфильтрация
Шрифт:
Из руководства РАФ первой волны в живых осталась только Ирмгард Меллер, несмотря на четыре ножевых ранения в левую половину груди. Прежде чем ее изолируют от адвокатов, она успеет рассказать, что глубокой ночью кто-то ворвался к ней в камеру, и дальше она очнулась уже на больничной койке. Официально орудием «попытки самоубийства» был объявлен столовый нож – тупой и с закругленным концом.
Адвокат Клаус Круассон привел все эти нестыковки, и против него тут же завели уголовное дело по обвинению в «пособничестве терроризму». Круассон бежит во Францию, но власти ФРГ добиваются его ареста, выдачи и осуждают за «принадлежность
Нобелевский лауреат Генрих Белль пытается выступить в печати с опровержением официальной версии. Его тут же начинают остервенело травить, у сына Белля проводят обыск «по подозрению в сотрудничестве с террористами».
Ползучая ренацификация ФРГ, против которой РАФ пыталась действовать методами городской партизанской борьбы, уже состоялась, ее не обратить вспять. Перекрасившиеся фашисты, включая эсэсовцев, составляют костяк чиновного аппарата страны, действуя на федеральном уровне в солидном большинстве. Теодор Оберлендер, один из теоретиков «решения восточного вопроса», бывший координатор батальона карателей «Нахтигаль» и в последующем командир спецбатальона «Бергман», любивший лично пытать и казнить советских пленных, дорос в ФРГ до федерального министра. Георг Кизингер, один из помощников Геббельса, в течение трех лет был федеральным канцлером. А теперешний канцлер ФРГ Гельмут Шмидт, санкционировавший экзекуцию рафовцев в тюремных камерах, в молодости с воодушевлением маршировал в нацистских колоннах по Мюнхену.
И сейчас эти люди учат нас правам человека! Все повторяется… даже будущее в прошлом.
Задумчиво потер подбородок, анализируя «за» и «против» вмешательства по теме РАФ. Пожалуй, воздержусь за неимением ясной цели. Хватит уже набранных задач, с ними бы справиться.
Высунул голову в коридор, прислушиваясь. Родители смотрят грузинские короткометражки, можно поработать. В ближайшую неделю мне предстоит море писанины, надо использовать все возможности.
Достал чистую тетрадь в клетку, разогнул скобки и выдернул из середины лист. Задумчиво изучил чистую поверхность, подтянул почерк и вывел в правом верхнем углу:
Руководителю разведывательного департамента
Управления по борьбе с наркотиками
Глубокоуважаемый Вильям Пинк, прошу принять к сведению следующую информацию…
Понедельник 11 апреля 1977 года, 14:35
Ленинград, проспект Москвиной
– Привет, комсомол! – Кто-то шутейно потрепал меня по макушке.
На ходу оборачиваюсь и утыкаюсь взглядом в смеющиеся синие глаза. Узнаю и стремительно краснею.
– Привет…
– Как дела, чудо? Вылечил головку? – Она пристраивается сбоку, слегка помахивая сумочкой.
– Даже не хочу знать, на что ты намекаешь… фея моих снов. – От неожиданности у меня с языка слетело «ты». – Участок облетаешь?
– Уже облетела. Значит, фея?
– Да. И занимаешься ты во снах отнюдь не медицинской работой. – Я с обвинением посмотрел на девушку. – Думаю пожаловаться на тебя маме – не высыпаюсь, встаю весь разбитый.
Врачиха прихватила меня под руку и жизнерадостно рассмеялась в небо. Хорошо у нее это получается, красиво. Я полюбовался ровной дугой верхних зубов.
– Лучше
– А как жаловались?
Лицо ее на мгновение чуть посмурнело.
– Ты еще слишком молод и невинен для этих знаний, – гордо задрала нос вверх. – Но пух из подушек с балкона девятого этажа общежития летел красиво…
Я хрюкнул, давя смех.
– Воистину. Это не заразно?
– Инкубационный период до пяти лет.
– Передается с поцелуями?
– Комсомо-о-ол! И не провоцируй! – Она огляделась. – Тьфу на тебя, совсем заболтал… Проскочила поворот к поликлинике. Нет, точно, надо тебя к психоневрологу под наблюдение, отклонения очевидны.
– А мне они нравятся.
– Ну… если нравятся… Тогда живи пока. – Врачиха еще раз потрепала меня по макушке и, развернувшись, бодро зашагала к повороту.
Я тоскливо облизнул взглядом тонкие лодыжки, вдохнул, выдохнул и побрел дальше, безуспешно пытаясь вытеснить из головы мешанину соблазнительных образов. Проклятый возраст!
Пашка с мамой живут в коммуналке, в просторной, светлой, на два окна в тихий двор, комнате с остатками старой лепнины под потолком. Под ногами поскрипывает рассохшийся паркет, которому уже не поможет ни цикля, ни мастика. В углу под салфеткой с выбивкой притаилось старинное черное пианино с двумя бронзовыми подсвечниками. Я приоткрыл крышку и осторожно погладил клавиши. Очень похоже на слоновую кость.
На пианино гордо возвышается бутылка из-под шампанского, примерно наполовину заполненная серебром. Это Паштет собирает сэкономленное на спальник из гагачьего пуха. В прошлый раз он так и не успел накопить…
Рядом старое вытертое кресло и торшер, с выцветшего абажура которого свисает золотая рыбка, сплетенная из трубочек капельниц. Я плюхнулся на продавленное сиденье и еще раз огляделся, примечая мелкие детали быта.
– Что будешь, жареные макароны или жареную картошку? – деловито просунулся в дверь Паштет.
Я махнул рукой:
– Пофиг. Что ты, то и я. Что хочешь больше?
Пашка задумчиво подвигал бровями:
– Тогда макароны. Картошку я вчера ел. Сейчас сготовлю.
Он испарился, а я взял для вида учебник по алгебре и задумался, прокачивая свежие данные по ленинградской резидентуре ЦРУ. Но долго мне Пашка скучать не позволил, буквально через пять минут возник с довольной физиономией:
– Поставил доваривать. Дюх, ты икру черную будешь?
У меня глаза полезли на лоб. Тетя Галка работает медсестрой в психоневрологической больнице, и живут они с Паштетом, мягко говоря, небогато.
– Черную икру с жареными макаронами? Паш, ты это в каком парижском ресторане подглядел?
Пашка замялся:
– Да понимаешь… Помнишь, нам реакцию манту кололи? Вот… У меня какой-то вираж обнаружили. Прописали поливитамины и банку икры сказали съесть… А она мне не нравится! Маслянистая гадость какая-то, брр… Выручи, съешь немного, а, Дюх? – Он просительно заглянул мне в глаза и вытащил из-за спины круглую жестяную банку синего цвета с рисунком осетра на крышке.
– Не, Паш, – рассмеялся я. – Будешь плакать, давиться, но есть черную икру – сам. Тут я тебе не помощник, меня совесть замучает. Дай мне лучше пока проверить, что ты там нарешал за выходные.