Спасти СССР. Инфильтрация
Шрифт:
– Сдаюсь, – поднял руки. – Куда же мне против двоих, да опыта поколений в придачу…
Тома, радостно взвизгнув, разбросила руки в стороны и крутанула на цыпочках полный оборот, закинув голову к потолку и разметав в движении волосы широким веером. Я повеселел. Да гори оно все огнем… Есть время бросать камни, и есть время отдыхать душой. Я что-нибудь потом придумаю. Обязательно.
– Ты готова? Не легко оделась?
Тома отрицательно замотала головой, нетерпеливо притопывая ножкой.
– Тогда – вперед!
Бабушка захлопнула за нами входную дверь и опять загрохотала запорным крюком.
Срезая дорогу, пошли насквозь через Троицкий рынок, и Тома тут же с восхищением прилипла к выстроившимся в рядок аквариумам. Бликовали в солнечных лучах стайки неончиков, среди тянущихся вверх пузырьков воздуха солидно прогуливались ярко-красные и угольно-черные меченосцы, потряхивали роскошными вуалями хвостов гуппи и поражали своей необычной формой мраморные скалярии. Дальше по ряду продавали сушеных дафний, в эмалированных лоточках шевелилась мясисто-фиолетовая масса трубочников и брусничная – мотылей. Тома с брезгливой опаской понаблюдала, как местный дуремар, орудуя спичечным коробком, отложил покупателю на листок газеты копошащуюся порцию и ловко свернул в кулек.
– Брр… Какая гадость, – сказала с чувством.
Вышли на Фонтанку и по пешеходному мостику перебрались на другой берег, по дороге полюбовавшись величественно плывущими откуда-то с Ладоги льдинами, в синеватой толще которых иногда что-то таинственно искрилось и переливалось. В воде Крюкова канала отразилась воздушная, словно произведение виртуоза-кондитера, колокольня Никольского собора, и мы ненадолго замерли, наслаждаясь одним из самых красивых видовых мест Ленинграда. Потом Тома поозиралась вокруг в поисках знакомых рож и, не обнаружив, решительно взяла меня под локоть.
Мир стал еще краше, и я замурлыкал, косясь на девушку:
– День такой хороший…
– А дальше?
– Пожалей мое самолюбие… Дальше эту мелодию с моим слухом не вытянуть.
– Ну Дюх, ну пожа-а-алуйста… – Тома задергала меня за руку.
– Эх… – И я попытался исполнить куплет из «Извозчика» Розембаума, но на последней строке закономерно и очевидно сфальшивил и закашлялся. – Ну вот видишь… Тебе придется принимать меня таким, какой я есть. Ну не певец я.
С колокольни поплыл пробивающий до костей низкий гул, поверх которого тут же лег быстрый перезвон. В небе в панике заметались голуби.
– С колоколенки соседней звуки важные текли… – пробормотал я, озираясь вокруг.
Мимо на службу тянутся старушки, все как одна – маленькие и сухонькие, с платочками на голове. Я огляделся – молодежи нет вообще, мужчин почти нет.
– Темные отсталые люди, – глядя на них с осуждением, резюмировала Тома. – Вот перемрут, как динозавры, и закроем наконец все эти церкви. – И потянула меня дальше. – Кстати о динозаврах… Про мамонтенка Диму ты ж читал? Как думаешь, может же быть, что когда-нибудь найдут неповрежденного мамонта, разморозят и оживят?
Она мечтательно посмотрела сквозь бредущих богомольцев, видимо представляя на их месте стада возрожденных мамонтов.
Охваченный новой идеей и невнятно мыча что-то про генетику и криопротекцию, я увлек Тому по мостику на другой берег к небольшому особнячку. Хм… Кафедра спортивной стрельбы из лука института имени Лесгафта. А что, это может быть решением одной проблемы…
Я воровато оглянулся и, подойдя к входной двери поближе, оценил профиль замочной скважины. Судя по всему, замок унаследован еще со времен проклятого царизма. Это я удачно зашел… Можно и отпраздновать:
– Ну что, по эклеру с кофе сейчас или по пышкам с кофе позже?
Тома задумчиво нарисовала что-то носочком сапога и кивнула:
– Сейчас! У меня пятьдесят копеек есть.
Я отмахнулся от этого предложения и, приняв левее, провозгласил:
– Тогда в кафе на Театральную! День такой хороший…
Вечером по уже устоявшейся привычке прослушал получасовую сводку новостей за неделю на Би-би-си. Пока никаких отклонений в исторической линии на поверхности не видно. В прошедший четверг РАФ, Фракция Красной Армии, успешно провела теракт в Карлсруэ, расстреляв генерального прокурора ФРГ. Впереди «свинцовая осень», всплеск активности партизанских ячеек, мстящих властям за внесудебные казни находящихся в заключении руководителей.
Даже респектабельные газеты Германии сквозь зубы заметят, что есть что-то странное в так называемом «коллективном самоубийстве» четырех заключенных. Ну да, сложно себе представить, к примеру, как смог левша Баадер выстрелить себе в затылок с правой руки, при этом не оставив на коже головы следов пороховых газов.
А как могли попасть пистолеты в камеры к заключенным особо охраняемой и построенной специально для содержания рафовцев тюрьмы Штамхайн? Узников содержали поодиночке в условиях строжайшей изоляции, переводили в другие камеры каждые две недели, камеры обыскивали дважды в день и просматривали раз в пятнадцать минут. Несмотря на это, как объявили власти, террористы продолбили в стенах из сверхпрочного бетона тайники, где прятали оружие, патроны, радиоприемники, запас взрывчатки и «аппарат Морзе».
Журналистка Ульрика Майнхоф, как первоначально объявили, повесилась на крюке, торчащем из потолка, однако, когда стали возникать вопросы, как ей удалось добраться до потолка высотой четыре метра, власти поменяли версию на анекдотичное «повесилась на форточке». При этом у погибшей не обнаружили обычного для повешения смещения шейных позвонков.
Даже церковь отказалась признать погибших самоубийцами и разрешила похороны в пределах церковной ограды. А когда власти попытались надавить на бургомистра Штутгарта, чтобы он воспрепятствовал захоронению «самоубийц» на городском кладбище, бургомистр, сын знаменитого гитлеровского фельдмаршала Роммеля, известный своими правыми взглядами, неожиданно резко ответил: «В сорок четвертом тоже были сплошные самоубийцы: мой отец, Канарис… Может, их тоже выкопать из могил?»