Спасти СССР. Манифестация II
Шрифт:
Не пущена ли в ход давняя, отработанная технология КГБ – фильтровать и сортировать?
Первый раунд, второй раунд… У сит, что тщательно просеивают учеников, ячейки всё меньше… Застрянет сверхкомпетентный.
Тот, кто упомянет факты, которых не найти в открытом доступе, или «глубже проанализирует» - на уровне взрослого спеца. Ляпнет сдуру – и попадется.
«Цап-царап!» - довольно мурлыкнет Чернобурка…
Или у меня весеннее обострение паранойи? Может, и так, но все же лучше насторожиться, напрячься. А то релакс у него, видите ли!
Рыжую Мэри мы всем классом проводили, когда еще, и кем теперь заняться товарищу Лапкиной? Ну, скажем, политинформаторами…
А ячеечки в ситах всё уже, круг подозреваемых сжимается всё туже… В рифму. В цель.
Я замер, углядев Чернобурку в профиль. Склонясь к одному из судей, благообразному дядечке, она что-то выговаривала ему с властным превосходством, а тот лишь угодливо кивал…
Меня затошнило от страха.
Сердце бухало, и пальцы мои дрожали – они будто перебирали логичный расклад, как бусины четок.
«Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу… - метались мысли вспугнутыми мухами. – Попался, лох чилийский…»
– Дюха! – решительная длань Руслана перебила мои вибрации. – Держи листок! Я взял ЮАР, Намибию возьмешь?
Я тупо кивнул, и облизал пересохшие губы.
Писанина напомнила мне работу минера, осторожного и рассудительного, склонившегося над взрывным устройством. Вот и думай над каждым словом, мусоль его перед тем, как класть в строку. Добавишь лишку – и рванет…
– Сколько там? – пробубнил Славик из восьмого «А».
Колян, представлявший «бэшек», глянул на часы.
– Двадцать три минуты еще.
– Если нас обойдут, - шипел Сема свирепым шепотом, - мы им устроим!
Сил у меня хватило лишь на блеклую улыбку.
Намибия… СВАПО… Апартеид… Берег Скелетов… Алмазы…
«Пиастры! Пиастры! Пиастры – орал попугай Джона Сильвера…»
– На сцену приглашается команда школы двести семьдесят два!
– Пошли! – засуетился Руслан, и мы гуськом поднялись на подиум, где и скучились, словно прячась за спину капитана.
Коротко выдохнув, Валиев начал подрагивавшим голосом:
– В прошлом, не столь уж давнем, практически вся Африка была поделена на колонии – британские, французские, португальские… Затем появились бельгийские колонизаторы, германские, итальянские… И лишь во второй половине двадцатого века в силу вошли освободительные, антиимпериалистические движения…
Четко по сценарию, капитан уступил место спикеру, и Сёма, звенящим от волнения голосом, повел свою партию.
Я скромно переминался «в третьем ряду», прячась за тощими шеями товарищей, поглядывая из-за их узковатых плеч. Мое зыбкое нервическое спокойствие отзывалось дрожью в коленках и приливами слабости, хотя сердце тарахтело, как движок трактора «Беларусь».
Если за «Политбоями» действительно маячит «Большой дом», то все свои следы
А Сёма-то, Сёма! Какой талант пропадает!
Резник не зачитывал тезисы, не декламировал даже, а исполнял, то притормаживая речь в раздумье, то восклицая в бурной экспрессии. Впрочем, жюри не аплодировало его выступлению, а принялось бомбить наши позиции каверзными вопросами.
«Насколько неблагоприятные условия Сахеля коррелируют с подъемом национально-освободительного движения берберов и туарегов?»
«Покажите на примерах, как англо-французская демаркация границ африканских государств влияет на рост трайбализма?»
Бедный Сёма живо вспотел, а мы всей командой устраивали мозговые штурмы, чтобы взъерошенный спикер выразил коллективный ответ.
Отстрелялись…
– Внимание!
Я даже не вздрогнул, с готовностью впадая в спасительное отупение.
– Внимание! – повторил ведущий, неторопливо поднимаясь на сцену. – По правилам «Политбоев», победа присуждается лишь одной команде, больше всех набравшей баллов. Однако, посовещавшись, жюри выявило двух победителей…
По притихшему залу волной разнесся оживленный ропот.
– На сцену приглашаются капитаны победивших команд! – газетчик выдержал паузу, чтобы грянуть: - Виталий Брюквин, школа номер двести семьдесят шесть!
Болельщики издали хоровой вопль.
– Марина Пухначева, школа номер двести восемьдесят семь!
Основательный, насмешливый, рассудительный Резник скакал и орал, как первоклашка. Он хватался за голову, словно нападающий, забивший гол в свои ворота…
Всё смешалось в актовом зале райкома ВЛКСМ.
– Сёма, успокойся, - вытолкнул я.
– Да несправедливо же! – бушевал одноклассник. – На мыло их всех! Да вообще!
Я устало выгреб с места отяжелевшее тулово - мутило не понарошку.
«Слился-таки… - тяжко ворочались мысли.
– Вышмыгнул в последний момент… Повезло. Вон, Колобок и от бабушки ушел, и от дедушки смылся, а хитрая лиса – ам! – и съела хвастливого пухляша… Выходит, мне есть, чем гордиться! Я оказался умнее сдобного теста – улизнул от Чернобурки…»
Прицельный взгляд «заместителя третьего секретаря райкома по воспитательной и идеологической работе» чиркнул по моим глазам, и я понурился, изображая сосуд мировой скорби.
– Что, Андрей, обидно?
Бодрый настрой в голосе Лапкиной звучал фальшиво.
– А-а! – отмахнулся я, раздраженно кривясь. – Продули, как последние! Да еще девчонке!
Чернобурка хихикнула.
– Ну, там и парень выиграл!
– Да ну их всех, - буркнул я сумрачно.
– Не переживай, Андрей, - в воркующем голосе пробивались покровительственные нотки, - будет и на вашей улице праздник!