Специалист по нежити
Шрифт:
Тарас Петровский
Петровский проспал, наверное, первый раз в жизни. Присев на кровати, он, позевывая, посмотрел на будильник. И сейчас же схватился за телефон.
Антон поднял трубку после нескольких гудков.
— Доброе утро, Тарас Васильевич, — поздоровался он. — Машины вышли.
— Отменяется, — сказал Петровский. — Пусть едут без меня. Пусть вначале заберут Павлова, а уж потом — за мной.
— Как скажите, — отозвался Тополев. — Сейчас я им перезвоню.
— Перезвони, не забудь, — закончил разговор Тарас.
Он
— Проспал? — повернулась к нему Майя. Голос ее звучал виновато.
— Даже самому удивительно, — ответил Петровский.
— Прости меня, — сказала она, помолчав.
— За что?
— За вчерашнее.
Вчерашний разговор, по сути, нельзя было назвать разговором. Это была редкая для жены истерика. Когда, даваясь слезами, вопрошала Майя. Когда, Тарас, у нас, наконец, будут дети? Мне уже тридцать, Тарас! Еще совсем чуть-чуть и все!
Пока нет, отвечал Петровский. Это распроклятое пока во вчерашнем разговоре фигурировало раз десять. Причем, в основном, в его устах. Пока ничего не получается, успокаивал ее, рыдающую, Тарас. Пока потерпи. Пока проблема не будет разрешена моими специалистами, мы ничего не можем сделать.
— Но я же прошла все тесты! — плакала жена. — Я год потратила на хождение по врачам! И по твоим хваленым специалистам, кстати, тоже. Ответь мне, это из-за меня? Почему ты скрываешь?
— Послушай, — сказал Тарас. — Зачем ты снова принимаешься валять дурака? Мы ведь проходили все тесты вместе… И ты прекрасно знаешь, что это из-за меня… Пока, Майя, к несчастью, я не могу иметь детей…
Господи, подумал он. Опять это ненавистное пока…!
Ганин, подумал Петровский, окунувшись в воспоминания о вчерашнем разговоре. Вот кто мне нужен сегодня в первую очередь. Он и его отдел, сожравший уже прорву денег, нервов и сил.
— Лучше ты меня прости, — накидывая халат, ответил жене Петровский. — Все это из-за меня. Будешь вставать?
— Сейчас встану, — кивнула Майя. — Надо же тебе приготовить завтрак. И собрать с собой.
— Я и сам могу, — отозвался Тарас.
— Ну, уж нет, — воспротивилась жена. — Кухня — моя обитель. Это ты у себя на работе распоряжайся. Ты надолго?
Еще вчера до начала выяснения отношений Петровский предупредил о командировке. Надо же, запомнила, подумал он.
— Завтра утром вернусь, — ответил Тарас. — Смотаюсь в Питер и обратно.
— Поосторожнее там.
— А я всегда осторожен.
В душе, под обжигающими строями воды, Тарас недовольно подумал о Павлове. Как же неудобно получилось! Все-таки заместитель председателя Трибунала, уважаемый человек. Да и обсудить многое требовалось накануне Сбора.
Ладно, Коля поймет. Что он, не человек, что ли? А обсудить мы все еще успеем. Целый день впереди.
Сегодня главное — Ганин.
Что-то он совсем стыд потерял. Или расслабился? Затих в своей берлоге, ни слуху, ни духу. Его не дергают, а он и рад. Как же, светило медицинской науки, гений без пяти минут. Ну, я ему устою сегодня светило!
Петровский выключил воду и, открыв кабину, вышел из душевой.
И еще Тополев, подумал он, растираясь полотенцем. Все-таки не боевик он, не оперативник. Зря мы его безопасностью командовать определили. В этом деле, несомненно, нужен специалист.
Но кто? Кого поставить? Кого-нибудь из спецгрупп? Дремова? Барса? Кравченко? А кто будет группами командовать?
Ладно, решил Петровский. Сейчас будем бриться. А во время этого ответственного мероприятия выкинем пока посторонние мысли из головы.
Агамемнон Рождественский
Невезение преследовало его по пятам.
Во всем, конечно же, было виновато имя, да упрямая причуда отца, за три месяца до рождения наследника увлекшегося древним Египтом. Одноклассники называли его то Гама, то Мнон, а классная руководительница (в целях экономии времени, должно быть) — коротко Ме. Веру в исключительность ему вернул отец, прояснив на десятом дне рождения ситуацию с именем.
— Твоя уникальность в дуализме, — непонятно сказал он. — Первая часть твоего имени — Ага, что значит на любом языке согласие. А последняя — Нон, что, как сам понимаешь, есть уверенное отрицание. Единство и борьба противоположностей — мироощущение первооткрывателя, прокладывающего путь к туманным рубежам.
Папино высказывание Агамемнон в целом не понял, но запомнил с прилежанием. И когда любопытные старшеклассники принялись его расспрашивать перед приемом в пионеры, он выдал им все слово в слово. Старшая пионервожатая Люся единственная распознала в сложном предложении знакомые слова. Крепко задумавшись, она решила, на всякий случай, отложить прием мальчика со странным именем до последней очереди.
Агамемнон не сильно расстроился. Взяв на вооружение слова отца о первооткрывателе, он любознательно взялся за гранит науки.
Узнав на уроке биологии, что под водой человек больше полутора минут никак не может, он принялся за серьезные эксперименты в ванной. Рекорда боевых пловцов Агамемнон не побил, зато соседи снизу долго потом ходили к родителям с безнадежными требованиями об оплате ремонта. Деньги в его семье водились, однако мама была прижимистой. Ее скаредность имела веские причины — по отцовской линии генофонд портили азартные игроки. Прадед грешил преферансом и завышенными вистами. Спившийся, растерявший всех и вся, он ушел из жизни, бормоча себе под нос что-то о прикупе и Сочи. Дед Агамемнона был охоч до скачек: проиграв квартиру и выручку фабрики, где числился кассиром, он, не долго думая, свел счеты с жизнью. Плохую родословную сумел выправить лишь отец, при неоцененном вкладе мамы, направлявшей природный азарт супруга то на изучение Египта, то на поиски свидетельств легендарной Атлантиды.
В старших классах пагубная семейная черта начала пробуждаться и в Агамемноне. Для начала он влюбился в химию. На самом деле, конечно, влюбился он в молоденькую лаборантку, но и предмет покоя ему не давал. Путь к знанию (как и к лаборантке) оказался тернист для молодого естествоиспытателя. Усомнившись в реакции карбида с водой, он едва не лишил глаз пожилую учительницу химии. С тех пор, Агамемнона стали побаиваться, а лаборантка, которая до этого инцидента благосклонно позволяла ему мыть после уроков лабораторные кюветы в холодной воде, совершенно перестала замечать его томные и влажные от вожделения взгляды.