Специалист в Сибири. Немецкий архитектор в сталинском СССР

Волтерс Рудольф

Здесь уже лето; люди носят легкую цветную одежду. Узбеки, стройные, с серьезными коричневыми лицами, с вышитыми шапочками или белыми тюрбанами на головах, в красивых шелковых халатах.

Особенно красивы женщины, так красивы, как я нигде больше в России не видел. Стройные высокие женщины, с хрупкими лодыжками. Шелковистые черные волосы обрамляют тонкие лица, которым длинная узкая переносица придает некую неприступность, как у мадонн.

Вокруг маленького ядра густо населенного нового города лежит широко растянутая запутанная сеть узких ломаных переулков, в которую мы решились войти, вооружившись картой. Как и в Помпеях, улицы здесь стиснуты высокими каменными или глиняными стенами без окон, оставлены только отверстия для входа. Но улицы здесь не прямые, а изогнутые и кривые, то тут, то там — тупики. Время от времени в стене встречаются глубокие и широкие проемы. Постепенно глаза, ослепленные белыми, сильно отражающими солнечный свет стенами, начинают видеть в темноте такой ниши узбека, сидящего со скрещенными ногами и смертельно серьезным лицом. Перед ним разложены на маленьком коврике плоды его искусства, латунные и оловянные сосуды и устройства, выточенные из дерева предметы и т. д. Помещение одновременно и мастерская. Иногда мы находим чайную, такую же темную нишу, с пристроенными со стороны улицы в качестве веранды деревянными помостами — осколок частного хозяйства.

Мы бредем дальше по теневой стороне улицы, бросая иногда взгляд в зеленые дворы через оставленную распахнутой дверь. Повсюду, над и под землей, бормочет живая вода.

Мы пытаемся вернуться обратно в новый город, но вынуждены после долгих поисков сдаться. Выйти из лабиринта невозможно. В результате долгих напрасных усилий обнаруживаем одного узбека, понимающего русский. Он долго ведет нас, пока мы не оказываемся на большой улице нового города, откуда уже сами можем найти дорогу. У узбека, как и у всех прочих, только одна тема: хлеб, нет хлеба в стране, люди голодают. Он горд, и чувствуется, что он не любит русских, властителей узбекской «колонии».

В одном общедоступном «коммерческом» ресторане мы получаем на обед бефстроганов с редиской и пиво. Это стоит 18 рублей. У нас волосы встают дыбом, и мы разыскиваем лавку для иностранцев, чтобы запастись провиантом. С нашими документами мы можем там покупать. Это последнее такое заведение на пути через Туркестан и мы берем там все, что только можем взять. Покупать на рынке мы не в состоянии, столько денег у нас нет. Масло стоит 50 рублей килограмм.

Медленно гуляя, к вечеру мы приходим на вокзал, чтобы ночью ехать дальше в Самарканд. В этом случае мы сможем выспаться в поезде и решить таким образом сложную проблему с гостиницей.

На вокзале мы делим работу следующим образом: я занимаюсь добыванием билетов, а мой друг — багажом. Добывание билетов не такое уж простое дело. Проездной билет и платцкарту получает только тот, у кого имеется справка с работы о том, что он должен или имеет право ехать. Тот, кто едет по собственной воле, должен много дней жить на вокзале и стоять в очереди. Мягкие места выделяются только офицерам Красной армии, высоким партийным и государственным чиновникам, ГПУ иностранным специалистам и туристам. Высшее право распоряжаться плацкартами имеет ГПУ Поэтому в эту наводящую страх организацию я обращался всегда, когда кассир на вокзале не хотел мне давать билет вне очереди. ГПУ просматривало мои документы, паспорт, справку об отпуске, контракт и снимало с меня все заботы. В то время как все стояли в очереди, и часто напрасно, мы и некоторые другие привилегированные товарищи получали билеты с заднего входа. Вся эта церемония продолжалась 2–3 часа, иногда еще дольше. Тем временем мой спутник удобно устраивался на вокзале на куче багажа и запечатлевал в своем блокноте бродящих вокруг южных товарищей. В Ташкенте мы получили плацкарты в мягкое двухместное купе. Мы были уже в поезде, когда нас снова извлек оттуда человек в пролетарской одежде и кепке, попросивший следовать за ним. Мы пришли обратно, в помещение ГПУ и были по отдельности допрошены. В хорошо обставленной комнате мой пролетарий занял место за черным полированным столом и по очереди нас допросил. Откуда, куда, почему и т. д. Бумаги, паспорта были проверены, номерами сверены с длинным списком, и через полчаса нас отпустили, очень дружелюбно и с ворчанием: «Извините».

На следующий день, после 12-часового пути мы «приземлились» в Самарканде. Очередь у камеры хранения была в порядке исключения небольшой, но зато тем более большой была очередь у автобусной остановки. Мы ждали полтора часа, пока не попали в автобус, заполненный узбеками и несколькими закутанными в черное магометанками. В европейской части города мы вышли и направились в новенький двухэтажный отель, где с нами, тотчас опознав иностранцев, соответственно по-дружески обращались. По предъявлении бумаг, мы получили чистый двухместный номер с «водопроводом». Воды, правда, не было, но на всякий случай мы крепко-накрепко закрутили кран.

Самарканд состоит из двух полностью отделенных одна от другой городских частей. Новый город, в котором находился наш отель, скучен и напоминает едва ли не Новосибирск. Мы шли прямыми улицами и скоро оставили новый город за спиной. Вышли на высоко поднятое пустое плато. Отсюда открывался великолепный вид на старый город, лежавший под нами в долине. Как уничтоженная огнем каменная руина выглядит широкий, лишенный крыш город. Но узкие улицы кишат людьми в великолепных цветных одеждах. В плоском море домов — пестрые мечети и минареты.

Над всем господствуют величественные, как термы Каракаллы, руины строений времен великого Тимура. Снежные вершины Гиссарских гор изумительно замыкают горизонт. Мы идем вниз, в город, населенный только узбеками. Главная улица одновременно и базар. Здесь толчея людей, выродившихся потомков некогда великого народа. Верблюды тяжелыми шагами движутся по песчаным улицам. На маленьких семенящих осликах едут мужчины с черными остроконечными бородками и серьезными лицами, свесив ноги почти до земли. То тут, то там муж, жена и ребенок, вся семья на одном таком маленьком животном.

Мы бродим по Регистану, рыночной площади, обрамленной величественными зданиями с глубокими высокими купольными нишами, по сторонам высокие круглые минареты, увенчанные гнездами аистов, все облицовано живыми цветными образующими орнамент кирпичами. Перед одной чайной мы устраиваемся на деревянном полу низкого помоста. Пол устлан цветными коврами, на которых сидят со скрещенными ногами мужчины в тюрбанах и пьют чай. Мы просим по-русски чай, хозяин понимает нас и приносит цветной пузатый чайник с двумя чашечками без ручек. Чай светло-зеленый и по вкусу напоминает ромашковый. Мы заговариваем с одним понимающим по-русски узбеком. Он работает в колхозе, коллективном хозяйстве. Он стонет, но каменно верит в систему. Другие сидящие вокруг, не обращают на нас внимания, сосредоточенно, с гордым видом пьют чай.

Вечером надвигается гроза. Мы возвращаемся в отель и идем в ресторан, где имеется кисловатое пиво. Мало местных, много русских. Оркестр играет новейший московский шлягер «Черные глаза».

Через два дня мы отправляемся дальше в Бухару, куда приезжаем вечером после восьми часов пути.

Город опять расположен далеко от вокзала, в 13 километрах, и мы должны ждать автобус. Впервые за все время нашего путешествия идет дождь. В этот раз в автобус нужно было заранее взять билет. Я опять пытаюсь без очереди, но узбек-кассир не пускает меня. Каждый раз, когда приходит автобус, окошечко открывается и продаются 20 билетов. Я не хочу из-за такого пустяка беспокоить ГПУ и пытаюсь пробиться самостоятельно. Но это невозможно, поскольку в тот момент, когда окошечко открывается, все с громкими криками бросаются к нему из очереди. Люди ревут, дерутся, как у всех вокзальных касс в стране.

Я сдаюсь. Хочу достать бумажник из кармана — его нет.

Кто-то из узбеков около окошечка его спер. Все это очень глупо. Не столько из-за денег, с собой у меня была только часть, 150 рублей. Но там все мои бумаги, паспорт, виза, продуктовые карточки, справка об отпуске и т. д., все, что я постоянно нашу с собой и показываю в ГПУ в отелях и т. п. Я немедленно иду в вокзальное отделение ГПУ шефа нет. Железнодорожное ГПУ — опять нет шефа. Только после двухчасового печального ожидания появляется шеф. Я рассказываю ему мою историю — нельзя ли выдать какую-нибудь справку, с которой я мог бы добраться до Москвы, иначе меня арестует первое же отделение ГПУ.