Спецоперация «Дочь». Светлана Сталина
Шрифт:
Вот мы гуляем по арбатским переулкам, ещё не успокоившись после чудесного фильма “Мечта”.
Ой, забыла! А на лыжах в лесу, шестого апреля 52 года, мы смотрим на первые весенние проблески голубого неба, на занесённые снегом ёлки, смотрим и стоим молча, а Алексей Степаныч [32] ушёл вперед! А как мы сдавали вместе экзамен по философии – забыли вы?
А потом сидели мы с вами на скамеечке на Гог-буле [33] , в тёплую летнюю ночь, посидим, а потом ходим по бульвару взад-вперед, десятки раз.
32
«Дядька».
33
Гоголевский бульвар.
А потом сидим в Нескучном, смотрим на Москва-реку, на восьмерки, на золотое к вечеру небо.
А потом сидели в лодке на реке, над водой туман стелется, только наверху в синем небе горят звёздочки и тонкий месяц, да на берегу табун лошадей в ночном, тоже в тумане, – и тихо-тихо, и никуда больше не нужно, так бы и сидеть.
Да разве мы только сидим да смотрим!?
Мы не занимаемся почти вместе, во всяком случае, после дня занятий нельзя не позвонить друг другу и не спросить, что сделано, сколько пропущено, и разве сдавая экзамен по специальности, в школе, мы не вспоминали друг о друге? Потом мы с вами гуляем в Парке культуры – в гуще? Идём по ландышевой аллее, смотрим на скульптуры, даже когда милиционер сказал нам “уже поздно, молодые люди”, и тут, и в этот момент мы думаем с вами одно и то же, я уверена, – потому, хотя бы, что потом на аллее вы поцеловали меня так горячо и нежно, что это не могло быть случайностью…
И наверное, даже когда мы с вами сидели на берегах двух разных, далеких морей, то всё же иногда думали мы одно и то же, об одном и том же, одинаково, похоже, единой душою.
А помните, как “природа усыпала наш путь изгибами”, на опушке берёзовой рощи, в августе? Вы поцеловали меня второй раз там, и опять, так горячо и нежно, что это не могло быть случайностью.
А помните Сокольники? Первый снежный день, когда всё было как в сказке, и мы с вами ходили, ходили, и никак не могли уехать? Разве не одинаково думали мы с вами, когда протягивали друг другу руку через маленький противо-инфекционный заборчик вокруг больничного корпуса?
А сколько раз гуляли мы с вами зимою потом по Москве, и вы один раз сказали мне, что “вы даже сами не знаете, как часто мне хочется то же, чего и вам”, хотя только перед этим мы с вами высказывали совершенно разные желания – мне хотелось быстрой скачки в санях, по морозцу, а вы сказали, что “мне – наоборот, хочется покоя и тепла”. И, право, мне в душе хотелось того же.
А помните, как мы ездили в лес на лыжах, как заблудились там, в просеках, как хорошо было вырваться из города в зимнюю, заснеженную природу. И на одной из просек мы стали рядом и вы поцеловали меня в третий раз, так горячо и нежно, что это не могло быть случайностью…
А помните, как под Новый год мы танцевали с вами в пустом зале, и как легко и свободно было, и вы сказали – “почему с вами так легко танцевать?” – и я тоже думала – почему? – да просто потому, что обоим нам было легко и хорошо друг с другом, потому что опять же сердца бились “синхронно”.
А когда мы ждали машину, уже под утро, и музыканты уходили домой – помните, они выходили из подъезда? – мы тоже думали одинаково, потому что я думала о том, как вы мне близки и дороги, а вы сказали мне, совершенно неожиданно для меня: “Милая моя, родная моя…”, а я даже не нашлась, что вам сказать. Как красиво, как чудесно всё это было, Витюша, вы только вспомните!
А viva sapata? [34] Мой “максимальный” день рождения?
А всё, что было в марте?
Ведь я о вас думала не переставая, со второго по девятое марта [35] , мысль эта была как звёздочка ночью, как крепкое плечо рядом, как глоток воды в зной – если бы не было у меня вас, друг мой славный, не знаю, так ли я выдержала бы всё, что было.
И из сотен глаз, с которыми я встретилась в те дни в Колонном зале – ваши глаза были глазами родными, глазами, в которых была для меня жизнь, надежда, будущее – всё то, что, казалось, рухнуло и исчезло в те дни».
34
Сорт сирени.
35
1953 г. Смерть и похороны И.В. Сталина.
Светлана пишет о смерти отца. Чтобы передать обстановку в Доме Союзов во время прощания со Сталиным, я ненадолго прерву Светлану и расскажу о собственном впечатлении от увиденного 8 марта 1953 года. В тот день отец повёз нас с сестрой в Дом Союзов. Мне было тогда девять лет, но помню всё так, как будто это было вчера. Если Вы, читатель, вспомните какое-нибудь важное событие, когда были в таком же возрасте, то легко поймёте меня.
На служебном автобусе мы подъехали к шестому подъезду Дома Союзов со стороны Пушкинской улицы (теперь Большая Дмитровка). В зале приглушённо звучали траурные мелодии, было сумрачно. Воздух в зале от хвои венков был терпким и горьким. С правой стороны от возвышения, на котором был установлен гроб, стояло несколько рядов скреплённых между собой кресел с откидывающимися сиденьями, которые, как рассказывал мне потом отец, принесли из кинотеатра «Стереокино» (3D по-сегодняшнему), располагавшегося напротив Дома Союзов в здании гостиницы «Москва».
Перед креслами стояли обычные стулья, на которых сидели дети Сталина, их родственники и знакомые. За ними, в рядах, было много людей, но все сидели очень тихо, разговоров не было. Лишь иногда слышалось журчание жидкости, наливаемой в поминальные рюмки. Сиденья кресел были откидные, и я, пробравшись между рядами, сел почти рядом с военным в иностранной форме с золотыми листьями на отложном воротнике. В следующем ряду за нами в солдатской гимнастёрке без погон сидел плачущий Шолохов.
Отец оставил нас с сестрой. Сталин лежал совсем близко, освещённый ярким бело-голубым светом прожекторов, и поэтому казался излучающим необыкновенное серебряное сияние.
Когда настало время уходить, я неловко соскочил с сиденья, и оно с громким стуком встало в вертикальное положение. Я с опозданием придержал его и, извиняясь, посмотрел на военного. В этот момент он повернулся ко мне, мы встретились глазами. Тогда я первый раз в жизни увидел, как плачет взрослый мужчина. По щекам седого военного текли самые настоящие, большие блестящие слёзы. Поражённый, я застыл и стоял, пока меня дважды не окликнули.
Военный слегка кивнул мне головой, и я, наверное, только после его молчаливой команды закрыл рот и направился к выходу. Его слёзы произвели на меня ошеломляющее впечатление. Такое же неизгладимое, как спящий в гробу Сталин.
Полное ужасной скорби лицо плачущего военного я запомнил на всю жизнь. Его имя мне сказал отец. Моим соседом по траурной скамье был Маршал Советского Союза, а в то время ещё маршал и министр обороны Польши Константин Константинович Рокоссовский.
Слово Светлане.
«Да разве можно забыть это, Витя? Разве могу я зачеркнуть и стереть из памяти то, чем жила и живу сейчас?
Так почему же тогда, почему, отчего могло быть пятое апреля, день, который вы даже вырезали на дереве, чтобы лучше запомнить? (Замечу, что вы не вырезали ни одного из тех дней, когда нам с вами было хорошо…)