Спеши вниз
Шрифт:
И сразу прозвучала раздраженная нота. Родрик, как обычно, добился своего, выведя его из равновесия, сделав абсолютно неспособным найти верный тон, выставив его каким-то олухом.
— Мне, конечно, следует поблагодарить вас за ваше огромное одолжение, — продолжал чопорно Чарлз, опрометью кидаясь в другую крайность. Похоже было, что обедневшая леди благодарит какое-нибудь благотворительное учреждение за назначенное ей в этом квартале пособие.
Родрик разыграл блестящую, довольно импрессионистическую имитацию себя, слегка огорченного, но в то же время растроганного и удовлетворенного. «Посмотрите
— Просто я узнал о случившемся с вами несчастье, собственно, прочитал об этом в газете, — сказал он, — и, как только разузнал точнее, где вы находитесь и так далее, я сейчас же, конечно, сделал все, что мог, чтобы облегчить ваше положение.
«Я», а не «мы» и подчеркнуто. Ладно, сукин сын, если ты не упомянешь о ней первым, промолчу и я. Если тебе так угодно, проведем весь этот разговор, не упоминая о ней, потому что ты делаешь это с явным намерением.
— Сравнить нельзя с общей палатой. Там внизу очень шумно, — сказал Чарлз.
Родрик утвердительно кивнул. Глаза его блуждали по комнате, проверяя, все ли в порядке. Его лицо сохраняло выражение ответственной персоны несколько дольше положенного, потом он дал ему расплыться в выражении приязни. Как завороженный, Чарлз наблюдал за этой игрой — она обогащалась и обогащалась все новыми оттенками: сочувствием, окрашенным некоторой мужественной бодростью, как у человека, который понимает страдание, даже разделяет его, но который явился, как вестник надежды.
— Сестра сказала мне, что она убеждена в вашем полном выздоровлении, — заявил он уверенным тоном. (Если она сказала это мне, значит, это правда. Яне из тех людей, которым лгут.)
— Да, они надеются поставить меня на ноги, когда снимут гипс, — сказал Чарлз.
Механическое повторение всего, что говорил Родрик, как попытка удержаться в рамках одной темы, было для него ужасно тягостно и утомительно. Им овладевала апатия. Когда же наконец позволят ему сказать, что он устал?
— Я не собираюсь долго оставаться у вас: я знаю, вам нельзя утомляться, — сказал Родрик. Он приподнялся в кресле, как будто намереваясь встать, но тут же сел снова. — Еще минутку. Давайте подумаем, не надо ли что-нибудь прислать вам (я старался ничего не упустить, но ведь всего не предусмотришь)… или, — добавил он, — что-нибудь передать?
Чарлз весь сжался. Последние слова были первым признаком вызова: конечно, Родрик не мог удержаться. Инстинктивно он отверг возможное (теоретически) объяснение. Не станет такой человек предоставлять ему шанс подать ей весточку о себе, да еще так деликатно предлагать это. Нет, это оскорбление. Передать! То единственное, что хотел бы передать ей Чарлз, никак нельзя было доверить такому человеку.
— Нет, мне передавать нечего, — слабо ответил он.
В любой момент он мог сказать, что устал, и этим магическим заклинанием отогнать от себя этого вампира.
— Странно, — сказал Родрик, вставая. — А меня просили передать вам вот это. — Он достал из кармана конверт. — Не знаю, знаком ли вам почерк?
«Чарлзу Ламли, эсквайру» — рукою Вероники. Сердце его после такого длительного и такого иллюзорного покоя застучало в ребра под рубашкой.
Передавая конверт, Родрик не изобразил себя ни в каком виде. Лицо у него стало бессмысленное, безразличное, без единой характерной черточки.
Чарлз порывисто разорвал конверт. Всего один листочек бумаги и всего несколько тщательно выписанных слов.
«Все, что скажет вам Бернард, — правда. Ничего не поделаешь. Мне очень жаль. В.».
Он взглянул на Родрика, и все в нем напряглось в ожидании ужасного удара.
— Ну, что ж, — сказал он. — Говорите то, что она считает правдой.
Родрик посмотрел на него сверху вниз. Лицо Родрика смахивало на тыкву, в которой ребенок небрежно вырезал рот и проткнул темные дырочки вместо глаз.
— Если вы минуту поразмыслите, Ламли, вы сами догадаетесь.
Огромная усталость охватила Чарлза, обратила все его кости в студень, мускулы — в воду, грязную воду.
— Да, — сказал он, и голос его прозвучал откуда-то издалека. — Мне кажется, я догадываюсь.
— И вы хотите сказать, что до сих пор не догадывались? Что вы думали, будто она действительно моя племянница?
Чарлз молчал. Догадка, что Вероника — любовница Родрика, уже давно таилась в его костях, в его руках и ногах, в крови и нервах. Теперь наконец она проникла в мозг, прорвавшись сквозь жалкую преграду его самовнушения, которым он подавлял ее все эти месяцы.
— В глубине души, — сказал он, — я все знал с тех самых пор, как впервые увидел вас вместе. Разговоры о том, что она ваша племянница, могли обмануть только того, кто хотел быть обманут.
— А вы, значит, хотели этого?
— Да, — сказал он просто. — Хотел.
Родрик двинулся к двери. Но, не дойдя до нее, остановился и решительно повернул свое лицо-тыкву к Чарлзу.
— Больше мы не увидимся. Вероника сказала мне, что она никогда больше с вами не встретится. Чтобы вам напрасно не ломать голову, могу добавить, что этот маленький подарок, — он обвел рукой комнату и ее убранство, — был сделан по ее просьбе. Она согласилась со мной, что вам следует сказать об истинном ее положении и сказать к тому же, прежде чем вы достаточно окрепнете, чтобы снова строить планы в отношении того, что произошло между вами, и питать надежды на будущее. Но она пожелала, чтобы я сообщил это вам уже после перевода вот в это помещение. Она считала, что вам потребуется эта небольшая помощь, чтобы перенести новый удар.
Чарлз молчал.
— Не хотите ли вы еще что-нибудь сказать перед тем, как я уйду? — спросил Родрик, сбрасывая тыквенную маску и принимая маску скучающую, которая на этот раз была уже пародийна по гриму и напоминала скорее шарж.
Он стоял, дожидаясь. Чарлз все-таки заставил себя ответить.
— Да. Уходите.
Родрик спокойно вышел и закрыл за собой дверь.
Сиделка заметила в шесть часов, что у него поднялась температура.
— Повышенная, — сказала она.