Спи, крольчонок
Шрифт:
– Известно, как...
– Толком нет, сударь магик. Кровь в жилах засохла, на морду бледные. А физиономии такие, словно теща-покойница за ними с кладбища приковыляла.
Впереди, сквозь льющиеся с неба водяные спицы, показались огни. Там, в укрытой ласковым закатом деревушке, прячущейся у подножия огромной горы, готовились ко сну люди, собаки беззлобно бурчали на загулявших шалопаев, в любовно сколоченных кроватках тихонько сопели дети. Вид Эскеру нравился, убаюкивал, стирал тревоги.
Но ехали они не туда. Письмо указывало место, обозначало его постоялым двором "Тройка башковитых ".
Там
– Стало быть, увещевать королевских лесничих решил лично главный дворцовый чародей, господин Сепек?
– Верно. Лето он всегда здесь проводит, в обсерватории. Дерганный был, видать из-за визита царственной четы. Из столицы сюда прибыли. Говорят, по поводу долины вопрос поднять. Ну, старик и разошелся. Нельзя, орет, вам , государевым представителям, лезть во всякое. Вопил, аж осип. Но вопил по делу.
Сепек прервался, пригладил усы.
– Приехали.
"Тройка башковитых", Куда указание из письма привело Эскера, скорее напоминал форпост, каковым прежде и являлся. Трехэтажное здание из бурого кирпича плотным непроницаемым кольцом окружала деревянная стена, тяжелые ворота, впрочем, распахнули настежь. Прежде, из-за заостренных бревен виднелись плоские дощатые "крыши" дозорных башен, ныне разобранных за ненадобность. Подъезжая, Эскер рассчитывал увидеть как минимум ров, но того не оказалось и дознаватель почувствовал себя слегка обманутым.
Сепек и Рокос спешились, Эскеров Конъюнктивит встал столбом. Раздул ноздри. Нервно топнул копытом.
– Чует.
– отметил Сепек.
– Взгляните, сударь, не удивляйтесь.
Эскер взглянул и не удивился. Заодно вопросов по поводу названия постоялого двора задавать не пришлось. Над входом висели три головы. Специальным образом высушенные,, с плотно зашитым ртом и веками. Щеки покрывали выцветшие татуировки. Уши - длинные и острые - плотно стянуты тонкой веревкой.
– Средний - Сепека!
– выпалил Рокос, радостно ухмыляясь Эскеру.
– За неделю перед перемирием. Высший решил схватиться с низшим один на один, поразвлечься напоследок, разжиться трофейным черепом! Ну, поразвлёкся, ха! А вот с черепом не вышло!
Старший лесничий восторга не разделил. Поднес палец к губам. Рокос тут же сник.
– Эльфы то, сударь магик, гниют иначе. Дольше свежесть сохраняют, не портятся. Правда мясо то у них дрянь, привкус тошнючий. А если головы верно вымочить и вытрясти, то ни муха на них не зариться, ни падальщики. А амбрэ выветривается. Носы у нас грубые, не чуем. Животные вскидываются. Но потом привыкают. Вот и ваш привыкнет. Куда денется.
Мерин чихнул.
– Мы, сударь магик, вас теперь оставим.
– Сепек подчеркнуто вежливо поклонился Эскеру, но руки на прощание не подал.
– То что дальше будет, не нашего ума и не нашего жалованья дело. Каждому сверчку свой шесток, а ваш высоковат, да крутоват, судя по всему. Падать с такого долго и вдребезги.
Сверчок на высоком шестке смолчал.
– Удачи напоследок пожелаю. Осторожности. До встречи, сударь магик.
***.
– Мне сказали, ты опять почти не спал, юноша.
– Прошу простить, профессор. Пустое.
– Дорогой мой, пустое обычно наполняют содержимым или выбрасывают за ненадобность. Так как?
– Мне снова снилась хата. Невзрачная избушка, а в ней - красивая крепкая женщина
– Сон как сон.
– Она улыбалась мне. Попросила взглянуть ей в глаза. А я почему-то не хотел, плакал, протестовал.
– Не помните почему?
– Нет. Глаза у нее... прекрасные. Огромные, сине-зеленые. Над левой бровью - шрам. Она взяла меня на руки.
– Вас и на руки? И правда, крепкая!
– Во сне я снова маленький. А я ведь почти не помню...
– Берет вас на руки и?
– Поет песню. Я знаю эту песню - про медвежонка, его семью, пчел и мед.
– И что же?
– Я успокаиваюсь. Подчиняюсь. Смотрю. Ее глаза сверкают, как озеро на рассвете.
– А дальше?
– А дальше я ничего не помню, профессор. Совсем ничего. Сразу просыпаюсь.
***
Усладиться запахом тушеной кислой капусты, сырной похлебки с луком и гречневой каши на сале Эскер не успевал. Письмо требовало, а в печати, помимо красного воска, имелась еще и телепатическая привязка. Краткая, емкая, крайне нервозная. Привязка считалась сумбурно, наградив Эскера легкой дезориентаций и тошнотой, но ворвавшееся непосредственно в мозг послание как могло четко определило всю требуемую срочность.
Впрочем, сначала Эскер все-таки осмотрел долину. Прочувствовал ее. Чтобы правильно ответить на правильные вопросы.
Сглотнул голодную слюну, посмотрел сквозь замызганное оконце на Конъюнктивита - тот смирно стоял в стойле, куда его отвел парнишка-конюх и шевелил ушами. Ну, пора.
Дознаватель поднялся на второй этаж, миновал две двери справа, подошел к третьей.
– Входите, дознаватель Ауритус, прошу вас, не заперто.
Заперто действительно, не было. Эксер подсознательно ожидал положенного скрипа и слега огорчился тому, что ручка поддалась стремительно, а петли смазывали на совесть. В комнате, у вполне сносного камина, во вполне сносном кресле сидел высокий дородный пожилой мужчина, сносно выстукивая сносную ритмичную мелодию по крышке сносного стола.