Спи со мной. Грёзы

Стердам Натали

Ему тяжело говорить об этом, и я понимаю, почему. Когда твой ребенок серьезно болен, каждый день превращается в бомбу замедленного действия. В тот период она грозила рвануть в любой момент, и только срочная операция могла спасти старшего сына Олава. Проблема заключалась в том, что квоту на операцию пришлось бы ждать минимум полгода, в то время как у Андреаса не было и нескольких месяцев.

Я помогла ему, впервые использовав свой то ли дар, то ли проклятие ради другого человека. Обычно в чужие сны меня приводит примитивное желание переспать в воображаемой реальности с симпатичным и более чем настоящим парнем, с которым я познакомилась на вечеринке или на улице. Декорации

при этом могут быть любыми: джунгли Амазонии, Букингемский дворец, площадь Святого Петра в Риме. Да хоть затерянная в океане Атлантида – никаких ограничений. Воспоминания о таком сне можно стереть, а можно позволить счастливчику запомнить весь процесс в мельчайших деталях, чтобы пощекотать нервишки при следующей встрече. Очень удобно, если ты – остро реагирующий на физический контакт интроверт со здоровым либидо: не надо ходить на бесконечные свидания, отвечать на одни и те же вопросы, переживать, если парень пропал после первого секса. К тому же иллюзия обеспечивает стопроцентную защиту от ЗППП. С какой стороны ни посмотри, сплошные плюсы.

Если говорить о ситуации с Олавом, то проникнуть в сон главного министра здравоохранения и убедить в том, что квота незамедлительно должна быть выделена двенадцатилетнему Андреасу Линдбергу, оказалось совсем несложно. Стоило всего лишь предстать перед министром в образе ангела, передающего волю небес. В ту ночь я узнала две вещи. Первая: некоторые государственные чиновники искренне верят в бога. Вторая: нимб мне к лицу.

– Я рада, что Андреасу лучше. Как проходит реабилитация?

На лице Олава появляется счастливая улыбка, и я, не сдержавшись, улыбаюсь в ответ: даже самые суровые мужчины преображаются, когда речь идет о семье.

– Знаешь, переезд в Неаполь был отличной идеей. Климат намного лучше, чем в Осло, теплое море в получасе езды на машине. Единственное, чего мне не хватает в Италии – лакрицы.

Олав тяжело вздыхает. Я наклоняюсь к нему и громко шепчу:

– Старушка Ли привезла кое-что своему любимому мастеру…

– Да ладно?! – Он опять отрывается от моей руки и смеется. – Ли, ты просто ангел!

В голове всплывают большие белые крылья, к которым я никак не могла привыкнуть, и ошалевшее лицо министра напротив. Ох, Олав, ты даже не представляешь, насколько ты прав.

Неожиданно по радио звучит песня, которую я никогда не слышала. Она кажется такой знакомой, будто я сама написала ее – написала и забыла. Меня не покидает ощущение, что повторяющаяся рефреном мелодия – это переложенный на музыку ритм моего собственного сердца. Она так прекрасна, что я закрываю глаза в попытке прочувствовать глубже каждую ноту, каждую рифму. Слушая сильный мужской голос с легкой хрипотцой, я вдруг вспоминаю отца и странную колыбельную, которую он сочинил для меня.

Если спишь ты крепко-крепко,

Не пугайся, моя детка,

Не кричи, не плачь, не бойся,

Успокойся, успокойся…

Баю-баюшки, мой свет,

Расскажу тебе секрет.

Когда станет очень страшно,

Ты запомни, это важно,

Ключ

всегда откроет дверь

Только, главное, поверь.

Баю-баюшки, мой свет,

Расскажу тебе секрет…

Мне становится мучительно больно… Как всегда, когда я думаю о нем. Отец пропал, едва мне исполнилось шесть. Я ненавидела его, уверенная в том, что он бросил нас специально. Наверное, именно его исчезновение послужило спусковым крючком для последующей депрессии и разгоревшегося внутри протеста против целого мира.

После знакомства с Олавом я не сразу нашла в себе силы рассказать о том, что произошло, но он понял меня и дал надежду, которая помогла выбраться из тьмы: «А что, если твой отец оставил вас не по своей воле?» Завязав с наркотиками, я начала искать его… и продолжаю до сих пор. Мама качает головой. Она не верит, что он найдется. Олав считает, что шансы есть. Что насчет меня? Я уже запуталась, но почему-то не хочу сдаваться и прекращать поиски.

Песня заканчивается. Я открываю глаза. Олав проводит последнюю линию. У него получилось. С любовью разглядываю круглые очки, острый нос, узкие губы.

– И все-таки, Ли, почему Джон 2 ? – спрашивает он, протирая свежую татуировку.

Рассеянно пожимаю плечами.

– Потому что Джон, а не Пол написал «Сон номер девять».

– Это, конечно, причина, – хмыкает добродушный рыжий норвежец.

– Если этого мало, то именно он, а не Маккартни, первым признал, что все наше общество – это погоня безумных людей за безумными целями, – парирую я.

– Уоу-уоу-уоу, не горячись, малышка Хансен, мы с тобой в одном лагере. – Заговорщицки подмигивает Олав. – Кстати, мои друзья сегодня собираются в одном небольшом семейном ресторанчике, который славится своей кухней. Присоединяйся, я приглашаю.

2

Есть мнение, что все фанаты The Beatles делятся на два типа – одним больше нравится Пол Маккартни, другим – Джон Леннон.

Воображение рисует огромную тарелку щедро приправленной сыром пасты, красное сухое прямо с виноградников у подножия Везувия и рокового итальянского красавца, с которым я встречусь той же ночью… Во сне. Соблазн забыть обо всем под покровом южной ночи велик, но утром меня ждет самолет в Осло и тысяча снимков из Танжера, которые необходимо разобрать до завтрашнего вечера.

Олав замечает мои сомнения и произносит единственную фразу, способную повлиять на мое решение.

– Ли, я закажу тебе лучшую пиццу в Неаполе.

– Ты победил, викинг, – я капитулирую, подняв руки ладонями вверх, – но я не переступлю порог ресторана, если ты не пообещаешь мне еще и моцареллу.

***

Если бы я писала книгу об Италии, то назвала бы ее «Двадцать семь градусов после заката». В июле раскаленный асфальт лишь немного остывает к вечеру, а горячий воздух вызывает только одно, весьма бесстыдное желание – раздеться и упасть на белоснежные простыни. Подобно страстному любовнику, Неаполь норовит довести до изнеможения, соленых капелек пота над верхней губой, отброшенного в сторону белья и оставленных там же предрассудков.