Шрифт:
КНИГА ПЕРВАЯ. МАШИНА ВРЕМЕНИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«ФАНТАСТ»
— Не могу понять, — сказала она, — почему ты так волнуешься. Можно подумать, что выступить с докладом перед ученым советом для тебя в новинку.
Он ничего не ответил, встал, с подчеркнутой аккуратностью подвинул стул обратно, точно на то же место, где он стоял раньше, повернулся и подошел к окну.
Она наблюдала за ним улыбаясь. Все это было
Они жили на восьмом этаже огромного здания в районе новостроек, там, где несколько лет назад находился аэропорт. Город приблизился вплотную, и бетонные дорожки аэродрома перенесли к югу, в сторону Гатчины.
День выдался морозный, ясный и солнечный.
Он пристально всматривался вдаль, где далеко-далеко, казалось на самом краю горизонта, едва угадывалась тонкая игла Петропавловской крепости.
Через полтора часа ему надо было быть там, в районе Невы, в хорошо знакомом доме на набережной, прямо напротив древней крепости.
Что его ждет?
Ему казалось, что работа, которой он посвятил столько лет жизни, не может вызвать никаких споров и разногласий. Результат убедителен и бесспорен. Вывод может быть только один, тоже ясный и бесспорный.
Но он хорошо знал свою тайную слабость — считать выводы бесспорными, до тех пор пока беспощадная логика не развеет иллюзий. Знал — и все-таки каждый раз поддавался самообману. Так было уже несколько раз, — горькие разочарования перемежались с победами. Но победы как-то не запоминались, а горечь поражения оставалась на годы.
Он знал это и считал свой характер трудным и неудобным в жизни.
Так и сейчас.
Он верил в свой труд, но понимал, что все выглядит бесспорно только в его глазах.
Многое, очень многое зависело от результата сегодняшнего обсуждения. Пожалуй, никогда еще этот результат не был так важен для него.
Важен потому, что он сам слишком глубоко верил.
«Неужели она этого не понимает?» — подумал он о жене.
— Дело не в самом докладе, — сказал он, вспомнив, что так и не ответил ей. — Наука терпима и принимает любую гипотезу, если она не чересчур фантастична. Дело в выводе. Ты знаешь, о чем я говорю. Они могут не согласиться со мной.
Она встала и тоже подошла к окну.
— Пусть даже так, — сказала она. — Они не могут не оценить твоей работы. А ведь это и есть самое главное.
Он вздохнул. Нет, это уже перестало быть для него самым главным.
Вывод, вывод!..
— Не хочешь ты меня понять, — с досадой сказал он. — Работа, я имею в виду ее математическую часть, конечно будет оценена, даже если она окажется впоследствии ошибочной. Мало ли бывало в науке ошибочных теорий и гипотез. Они тоже нужны и полезны. Какое-то зерно истины всегда бывает. Не в том дело! — Он повернулся и положил руки на ее плечи. — Поймите вы, — сказал он с силой, — надо искать! Искать! Не жалея труда и затрат! Дело того стоит. Неужели вам так трудно это постигнуть?!
Она поняла, что он говорит не ей, а воображаемым оппонентам и что именно этим объясняется неожиданное местоимение «вы».
Ее нисколько не удивила странная реплика. Недаром она часто называла его одержимым. Мысленно он уже переживал неудачу и страдал от неудовлетворенности, хотя доклад еще не состоялся и было совершенно неизвестно, будут возражения или нет, согласятся с ним или отвергнут его идею.
— Все равно нет никаких причин так волноваться. Не согласятся сегодня, согласятся завтра. Ученый совет не последняя инстанция.
— В этом ты, пожалуй, права, — сказал он. — Ну что ж! Пора отправляться на голгофу.
— Рано! Садись и ешь! Голод плохой советчик! Тебе нужны силы.
Он сам знал, что силы ему нужны. Доклад будет длинным, а прения еще длиннее.
— Ты поедешь со мной? — спросил он робко.
Она весело рассмеялась. Каждый раз он задавал этот вопрос и каждый раз получал один и тот же ответ. Она знала, что ему гораздо спокойнее, если в зале находится хоть один безусловно сочувствующий ему человек.
— Так и быть, на этот раз поеду.
Теперь рассмеялся уже он…
Николай Тихонович Карелин принадлежал к типу ученых, для которых первым и главным достоинством науки являлась возможность пролагать в ней новые пути. Он не мог, подобно многим другим, ограничиться изучением и детализацией уже открытого и признанного. Его влекла неизвестность.
Несмотря на молодость (Карелину было сейчас всего тридцать два года), он был уже хорошо известен в научных кругах Его доклады всегда пользовались успехом, но и укрепили за ним кличку «фантаст», которую произносили не с насмешкой, а уважительно, настолько неожиданны и парадоксальны были всегда его исследования и выводы.
В устах Карелина математика никогда не была сухой, он говорил о ней почти как о поэзии.
Он и был поэтом — цифр и выкладок. И, как любой поэт, отличался впечатлительностью. Не волноваться перед докладом он не мог…
Со стороны виднее, — говорит пословица. Зоркий глаз искушенного специалиста мог заметить едва различимую неточность — и тогда стройная цепь умозаключений рухнет, как карточный домик. Карелин слишком хорошо знал, что подобные казусы подстерегают любого. Он сам однажды выступил в роли такого «разрушителя», сведя на нет длительную работу одного из своих товарищей, испытывая при этом одновременно жалость к человеку и торжество ученого.
С математической стороны его гипотеза неуязвима. Но опасность угрожала с физической и особенно с философской сторон. Атака могла последовать с любого из этих направлений.
Но даже и это не смущало бы и не заставляло так мучительно волноваться Николая Тихоновича, давно привыкшего к штормам и ураганам своей нелегкой профессии «открывателя новых земель». Буря критики — обычное и закономерное явление. Она неизбежна и нужна: истина рождается в столкновении мнений.
И будь его работа только математической, физической и философской, Карелин был бы совершенно спокоен. Все просто и обычно. Он выскажет новую гипотезу, ее обсудят, проверят и перепроверят, а затем либо примут, либо отвергнут. Так было всегда.