Спираль
Шрифт:
— Немного денег. Прошу вас, без церемоний. Вместе с бюллетенем вам причитается часть зарплаты. Если вы не по собственной халатности получили травму, простите, если Рамаз Коринтели не по собственной халатности получил травму, вам полагается пенсия по инвалидности. Бюллетень вам не подмога. Поэтому вы ежемесячно будете получать определенную сумму. У вас же нет никакого источника доходов. Здесь не столько, чтобы хватило академику Давиду Георгадзе, но достаточно, чтобы удовлетворить Рамаза Коринтели.
— Жестоко ошибаетесь, уважаемый главный врач, — Коринтели уже успел
— Как вас понимать?
— Разве я двусмысленно выразился?
— Нет, но…
— Никаких «но»! — отрезал Рамаз.
Зураба Торадзе снова ошеломило презрительно-угрожающее выражение, появившееся на лице юноши.
— Вы прекрасно знаете, во что обходится прокорм подопытных кроликов и собак. А такого «экспериментального материала», поверьте, нет ни у кого на свете. Я дарую вам научное бессмертие. Так будьте добры увеличить мою норму в пять раз. А сейчас соизвольте удалиться, а к вечеру доставьте мне сигареты и единовременное «пособие». И помните, сумма должна быть солидной. К тому же не забывайте, что законом не предусмотрена пересадка головного мозга. Не заставляйте меня прибегать к шантажу. Не делайте больших глаз. Сейчас с вами разговаривает не сознание Давида Георгадзе, а гены Рамаза Коринтели!
И снова в глазах собеседника врач уловил злобные искры.
На следующий вечер Рамаз Коринтели внезапно решил выйти на улицу. Он пренебрег наставлениями главного врача, советовавшего еще дней пять воздержаться от прогулок. Нетерпение одолевало его. Он стремительно вскочил на ноги и направился к гардеробу, стараясь сдержать волнение и боясь, как бы не передумать.
Распахнул дверцу гардероба и оглядел одежду. Снял с вешалки брюки защитного цвета, облюбовал фирменную рубашку с погончиками и быстро оделся. Лечебная физкультура в больнице и недельные прогулки во дворе быстро восстановили форму молодого человека спортивного сложения. Он еще не совсем поправился, но гибкость и сила юного тела одаряли его блаженной истомой. Он рассовал по карманам деньги, японскую зажигалку, сигареты и спокойно открыл дверь. Неторопливо спустился по лестнице, хотя слабость в ногах давно уже прошла.
Подошел к стоянке такси.
— На Руставели! — небрежно бросил шоферу, откинулся на спинку сиденья и с наслаждением закурил.
Время приближалось к пяти часам вечера. Несмотря на конец мая, было довольно прохладно.
Через несколько минут такси затормозило на площади Руставели. Рамаз вышел, расплатился, не спеша шагнул на тротуар и огляделся. Из знакомых никого не увидел. И снова им овладело волнение — сколько лет не был он на проспекте Руставели? Лет двадцать, если не больше. Снова со всех сторон нахлынули черные мысли, снова нахмурилось небо, но солнечные лучи тут же прорвали тяжелую, мрачную тучу, и сознание озарилось голубым светом. Его становилось все больше. Мрачная, разбухшая от влаги, безбожно тяжелая туча скрылась за горами.
На душе стало легко и отрадно. Упругость тела доставляла удовольствие. Он чувствовал, как весело струится в жилах кровь. Слабость уже не сковывала его. Легкость и сила тела наполняли блаженством. Все нравилось ему — и шум машин, и шорохи шагов, и девушки, с грациозным, как у балерин, изгибом шеи, и несколько вызывающе горделивые юноши, беззаботно прогуливающиеся в толпе.
«Как они красивы, как пластичны, какое чудесное и славное поколение растет у нас», — замечал он про себя и тут же чувствовал, что и сам он их возраста, их ровесник. Что из того, что у него суждения и образование солидного человека, разве это не красит еще больше его как личность?
Рамаз Коринтели почувствовал, что сегодня, сейчас, в этот миг, он впервые ощутил чужое тело полностью своим; впервые два изображения слились в одно, ясное, четкое, как это случается, когда наводят фокус фотоаппарата.
Он легко, но размеренно шагал по проспекту. Смотрел по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. Желание встретить кого-нибудь было настолько сильным, что он не задумывался, как поступит, столкнувшись со знакомым, — поздоровается, остановит, заговорит?
Замедлив шаг, он приосанился еще больше, расправил плечи, поглядывая вокруг так, будто хотел внушить всем юнцам свое превосходство.
Кто-то поздоровался с ним.
Он не узнал. Степенно кивнул.
«Видимо, шапочное знакомство, не слышал о моей болезни, иначе бы остановился, расспросил», — решил Рамаз и сразу смешался, вдумавшись в свои рассуждения. Он догадался, что тот, кто поздоровался с ним, был знакомым Рамаза Коринтели, и вывод, сделанный им сейчас, принадлежал Коринтели, а не академику Давиду Георгадзе. Он понял, что отныне стал подлинным Рамазом Коринтели.
Вдруг чей-то взгляд забуравил спину.
Он остановился, затем как ни в чем не бывало невозмутимо обернулся.
Незнакомый парень, упрямо не сводивший с него глаз, стоял перед зданием «Зари Востока».
Рамаз Коринтели поднял глаза на незнакомца, но тут же отвел их. Взгляд парня жег его, как солнечные лучи, собранные лупой в одну точку, жгут подставленную ладонь.
«Ишь как вперился, словно знает меня!»
Обеспокоенный, он так же невозмутимо отвернулся и по-прежнему неторопливо продолжил путь.
«Если друг или знакомый, почему не подошел и не поздоровался?
Может быть, ждал, когда я поздороваюсь?
Болел-то не он, а я. Если он в самом деле друг или знакомый, должен был остановить и расспросить меня.
Может быть, показалось? Или спутал меня с каким-нибудь случайным знакомым?»
Шагов через тридцать Рамаз обернулся еще раз.
Ни здания редакции, ни того подозрительного субъекта не было видно.
«Конечно, спутал с кем-то!» — облегченно вздохнул Коринтели.
Он почему-то решил вернуться и окончательно убедиться, что его взгляд случайно встретился со взглядом неприятного парня.