Спиридов был — Нептун

Фирсов Иван Иванович

«Боязно Остерману и Долгоруким, — читая рескрипт, посмеивался Апраксин, — а ну светлейший от них улизнет в иные земли. Чаю, у него в Аглицком банке не один мильон».

Вице-президент Адмиралтейств-коллегии Петр Сиверс, похоже, даже обрадовался указу. Неохоч он был посылать в море корабли. За них надо отвечать и, глядишь, самому идти в плавание.

В коллегии не все так думали. Вице-адмирал Сенявин сердито пробурчал:

— Эскадра у Котлина ракушками обрастает, офицеров нехватка, то и дело списываются на бережок, мундиры меняют на армейские.

Он недавно вернулся из Киля, куда сопровождал принца Голштинского с женой Анной Петровной.

Поход этот был единственным вояжем кораблей за пределы Финского залива в минувшей кампании.

Генерал-адмирал, выслушав Сенявина, вспомнил:

— К слову сказал, на Рождество пытать будем волонтеров наших на гардемарин, кто во что горазд. Распорядись-ка послать их покуда в Кронштадт на «Михаил» к Калмыкову на выучку. Пускай он им свое искусство через руки-ноги растолкует...

Спустя две недели в Адмиралтейств-коллегии эхом отозвалась опала Меншикова.

— Князь Урусов повестил из Астрахани: Мишуков Захарий слег за болезнью, — не скрывая иронии, сказал Апраксину тот же Наум Сенявин.

В прошлом году там же скончался его брат Иван, контр-адмирал. Поэтому каждая весточка из того края по инерции откладывалась в сознании.

— Знать, и туда принесли чайки известие о немилости к светлейшему.

В самом деле, Меншикова соперники не оставили в покое. Из Петербурга в ссылку в Раненбург он выехал пышно — полсотни конвоя, кареты и телеги растянулись на версту. В пути к Москве сначала лишили охраны, потом отобрали все ордена, в Раненбурге изъяли все драгоценности, а еще раньше конфисковали все поместья. Но этим дело не кончилось. «Полудержавного властелина» по указу Петра II выдворили в глухомань, на далекий север, в Березов, где он окончил свои дни.

Между тем юный император, почуяв свободу действий, забросил занятия, предался праздной жизни. Прежде всего он вернул ко двору своего фаворита Ивана Долгорукого и занялся с ним любимой охотой. Редкий день они проводили в столице, носились на лошадях в окрестностях Петербурга, не давая покоя егерям. Девятнадцатилетний Иван Долгорукий, завладев умом и сердцем Петра II, мгновенно возвысился, стал гвардии майором, обер-камергером, получил ордена — Андрея Первозванного, Александра Невского.

Император быстро перенимал у Ивана пагубные привычки. Как отзывался английский резидент Клавдий Рондо: «С ним государь проводил дни и ночи, он единственный участник всех очень частых разгульных похождений императора».

Смелый в суждениях Феофан Прокопович замечал, как Долгорукий «на лошадях, окружен драгунами, часто по всему городу необычным стремлением, как бы изумленный, скакал и по ночам в частные дома вскакивал — гость досадный и страшный».

В разврате Иван Долгорукий не знал предела. Князь Михаил Щербатов изложил достоверно историю князя Трубецкого, которого оскорбительно унизил Долгорукий. У Ивана «пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшего порядку заступили. В пример сему, ко стыду того века, скажу, что слюбился он или, лутче сказать, взял на блудодеяние себе, между прочим, жену князя Никиты Юрьевича Трубецкого, рожденную Головкину, и не токмо без всякой закрытости с нею жил, но при частых съездах у князя Трубецкого с другими своими молодыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа, бывшего тогда офицером кавалергардов, имеющего чин генерал-майора и с терпением стыд свой от прелюбодеяния своей жены сносящего. И мне самому случилось слышать, что единожды, быв в доме сего князя Трубецкого по исполнении многих над ним ругательств, хотел наконец его

выкинуть в окошко, и если бы Степан Васильевич Лопухин, свойственник государев по бабке его, Лопухиной, первой супруге Петра Великого, бывший тогда камер-юнкером у двора и в числе любимцев князя Долгорукого, сему не воспрепятствовал, то бы сие исполнено было».

Молодой Долгорукий беззаботно прожигал жизнь, бесился, а его отец, Алексей Григорьевич, спешил извлечь выгоду из царского расположения. Перед отъездом двора в Москву на коронацию Петр II назначил в Верховный тайный совет сразу двух Долгоруких, Алексея Григорьевича и его родственника князя Василия Лукича, опытного дипломата. Он-то и стал вершить дела в Совете, оттеснив и Остермана и Апраксина. Остерман затаил обиду, а не склонный по натуре к интригам генерал-адмирал Апраксин даже обрадовался. Как президент Адмиралтейств-коллегии, он был вынужден сопровождать императора на коронацию, а до отъезда предстояло завершить все дела по Морскому ведомству.

Последнее время все чаще Апраксин стал бывать у брата Петра. Безвременная кончина сына Александра, капитана 3-го ранга, подкосила Петра Матвеевича, и он уже несколько месяцев не покидал дома, да и отводил душу генерал-адмирал у брата. Раньше он давал выход своим переживаниям и откровенно высказывался в беседах с царем Петром I, близким человеком ему не только по духу, но и родственным связям. Теперь находил некоторую отраду в доме брата.

— Вишь ты, — говорил он Петру, — венценосец-то еще не коронован, а себе на уме — шастает по лесам на охоте да блудом тешится, а держава скрипит по всем швам и никому дела нет.

— Мои-то столоначальники в Юстиц-коллегии никакого сраму не имут, мзду в открытую тянут и с вора и с безвиноватого, — болезненно поморщился в ответ брат, президент Юстиц-коллегии. — Учуяла сволота мою хворобу. Ты-то в Москву съедешь, и твои комиссары последнюю копейку уволокут от флота.

— Правда твоя, Петруша, — с горечью в голосе согласился генерал-адмирал, — после кончины Петра Алексеевича, царство ему небесное, вовсе обнаглели мои капитаны, особливо иноземцы. На Змаевича который донос поступил в коллегию. Да все руки не доходят. Вернусь с коронации, возьму его за грудки. А нынче забота у меня о гардемаринах, поспеть надобно экзаменацию им учинить.

Исполняя заветы Петра I, стареющий Апраксин в повседневных заботах о нуждах флота помнил о людях. Четверть века назад одержимый морем молодой царь поставил близкого ему человека, Федора Апраксина, заведовать Навигацкой школой в Москве. Еще раньше, на Плещеевом озере, вместе с царем обретал Федор первые навыки морской выучки. На Белом море, в походах к океану, в нем проснулась «морская жилка», как образно назвал маринист Константин Станюкович безотчетную страсть и приверженность человека к морскому делу.

Кем только не приходилось быть Апраксину на этой стезе: адмиралтейцем, строить корабли для Азовской флотилии, водить в бой галерный флот при Гангуте, командовать Балтийским флотом, поднимать кайзер-флаг в Каспийском море, воевать Персию.

За долгие годы генерал-адмирал усвоил непреложную истину — успех дела на море решают добротные корабли и наперво люди, которые ими управляют. Не раз приходилось ему наблюдать, как верная и вовремя отданная команда офицера приносит победу в бою, спасает корабль от гибели в схватке с морской стихией. Мало еще таких капитанов из россиян, флот только-только народился. Но первая поросль петровской предтечи уже видна.