Спиридов был — Нептун
Шрифт:
Корабли под Андреевскими флагами повезли товары в Европу, а эскадра на котлинском рейде под кайзер-флагом командующего снималась с якорей.
Обычно спокойный Апраксин, переходя с борта на борт, вскидывая подзорную трубу, начал волноваться:
— Черти полосатые, засиделись на берегу, што ли. Матросики носятся без толку по палубе, на баке не видать боцманов, да и офицеров раз-два и обчелся.
Отовсюду с кораблей неслись истошные крики и ругань. Апраксин взглянул за корму.
— Один «Нептун» молодцом, якоря очистил, в авангард выходит. Ну там-то Бредаль, хоть и горяч, а капитан толковый.
Апраксин усмехнулся, вспоминая, как в прошлую кампанию Адмиралтейств-коллегия за пререкания с Вильстером отстранила Бредаля от командования королем и определила на берег в Адмиралтейскую контору. Там он месяц помаялся, денег-то платили в два раза меньше...
Генерал-адмирал поманил адъютанта, мичмана Петра Лаврова.
— Доставай тетрадь, записывай. — Апраксин еще раз взглянул на замешкавшиеся корабли. — Розенгафу, Весселю, Шмидту, — перечислял провинившихся капитанов флагман, — за многие непорядки на палубах, брань среди матросов, нерадивость офицеров и боцманов объявить выговор с денежным начетом. Отдашь в канцелярию, пускай приказ строчат.
На этом злоключения не кончились. Кое-как добравшись до Красной Горки, эскадра по сигналу флагмана стала на якоря. После обеда Апраксин немного вздремнул, но не спалось. Он в одной рубашке вышел на адмиральский балкон и подставил лицо припекавшим лучам солнца. Сквозь полуденную тишину откуда-то донеслись вскрики. «Никак капитаны запировали, небось вместе съехались».
Потом оказалось, что капитаны не только гостили друг у друга, но кое-кто без разрешения флагманов съехал на берег. Глядя на них, потянулись на берег их помощники, корабли на рейде оставались под присмотром неопытных офицеров...
Генерал-адмирал вызвал флагманов, пропесочил англичанина Сандерса и шведа Вильстера. Раньше Петр сурово спрашивал за малейший проступок.
— Капитаны нынче вовсю разгильдяйствуют. Якоря не могут выбрать вовремя, канителятся, на экзерцициях в ордер баталии себя поставить на положенное место не изволят.
Флагманы, казалось, довольно безмятежно внимали Апраксину. «Почуяли, стервецы, раздолье. Рыба-то с головы гниет. Правители в столице, то в пьянстве то в разврате», — досадовал Апраксин. Но закончил без обиняков:
— О непорядках учиним приказ, с нерадивых взыщем деньгой.
Из приказа генерал-адмирала:
«Корабли непорядочно и своему командиру флагману не следуют. Понеже сего прежде мы видим на кораблях многие непорядки, при работах люди бранятся непотребно, не по делу, вижу, капитаны на берег самовольно съезжают, а корабли в худости оставляют...»
Завершая кампанию, президент Адмиралтейств-коллегии усмотрел и главное зло: «Даже в боевом строю некоторые капитаны шли не так, как по морскому искусству довлеет, как надлежит во время боя...»
В Петербурге на стапелях Адмиралтейства достраивался 100-пушечный линейный корабль «Петр I и II». Чертежи для него рассчитывал и вычерчивал сам Петр, а главным советчиком и строителем состоял Федосей Скляев. Генерал-адмирал Апраксин частенько заглядывал к нему.
Сутулую фигуру его на стенке заводского причала в вечерних сумерках Апраксин заметил издалека. Вместе с ним зашагали по мосткам на верхнюю палубу. В пустынных артиллерийских доках, протянувшихся на добрую полсотню саженей, гулко отражались звуки шагов. Год назад такого не было, до позднего вечера не смолкал гвалт мастеровых на стапелях.
— Нынче мастеровых и работных людей поубавилось вдвое, — пожаловался Скляев.
— Казна пустеет, — пожевал губами Апраксин, — деваться некуда. Воры кругом, тащат деньгу в открытую.
— А жаль, — грустно проговорил Федосей, поглаживая свежеструганые доски переборки. — Лебединая песня Петра Алексеевича. Сами аглицкие мастера хвалят. У них на верфях таких судов до сих не выделывают. А про деньгу верно молвишь, Федор Матвеич, где ей взяться? Данилыч заново хапает без зазрения. Мало того, Собакин жалится, тащит гвозди, железо, ничем не брезгует.
Вечером Апраксин наведался к брату Петру, президенту Юстиц-коллегии. В доме еще горевали по большой беде — внезапной кончине любимого сына, капитана третьего ранга Александра Апраксина.
— Скрутило его в неделю, — заливая печаль вином, ронял слезы Петр, — всех лекарей в Петербурге поднял, так и не докумекали, отчего косая его срубила.
— Все под Богом живем, — успокаивал брата Федор, — царство ему небесное. — Помолчав, скривился: — Вона, таких, как князюшка, лихоманка стороной обходит. Слышь-ка, Катерина ему мильонные долги списала, споро президентом Военной коллегии опять поставила.
Петр водил когда-то генералом полки в бой.
— Знамо, учуяли в полках силу. Под себя ее подминают. Нынче-то меж собой у них нет преграды. Вспоминают небось, как в постели валялись по молодости.
— Одного поля ягоды. Она-то из портомой вылезла, а Данилыч сам черт не разберет, из какой грязи произошел. А нынче державой верховодят. Мнят о себе без меры.
— Не к добру сие, — зевая, ответил Петр, — она-то без правоты на трон взгромоздилась, а светлейший вовсе правление переиначивает, власть его ослепила. Однако сколь веревочке ни виться...
Рождественские праздники 1726 года в Петербурге не обошлись без скандала. На одной из ассамблей, еще продолжающих иметь место, изрядно подвыпивший Петр Бредаль разбушевался. Его задела каким-то колким замечанием супруга англичанина, капитана Лоренца. Норвежец в долгу не остался, обозвал англичанку непристойным словом. За жену вступился капитан Лоренц и был публично тут же избит Бредалем. Под горячую руку получила пару оплеух и пришедшая на помощь мужу верная супруга...
Императрица повелела судить разбушевавшегося капитан-командора. Суд флагманов был скорый и приговор единогласный: «Подлежит разжалованию в матросы на три месяца».