Спиридов был — Нептун
Шрифт:
Когда государь назначил его воеводой Двинским в Архангельский, принимал он вотчину от Андрея Матвеева. Отца-то евонного, Артамона, в смуту стрельцы растерзали у Красного крыльца...
А государь направил Андрея послом в Европу, как раз после медового месяца. Где только не побывал тот — в Гааге не раз, в Лондоне, в Вене. И всюду с успехом. Государь хвалил его. Андрей-то по заграницам колесил семнадцать годков. Дочку любимую, Марьюшку, воспитывал отменно. Девка что надо — красавица, образована по-европейски, знает по-французски и танцует форсисто, ни одну ассамблею не пропустила. Андрея по возвращении
Апраксин перевел дыхание. Он-то эту конфузию знает доподлинно, сам около дверей стоял, дабы никто носа не сунул. Ему-то что! Уже за шестьдесят, а как супругу похоронил, ни с одной бабой не якшался. А государь свое слово сдержал. Вскорости замуж Марию выдал. Муж не особо знатный, но собой видный, у государя в генерал-адъютантах состоял, Румянцев, гвардии майор. За государя голову положит без раздумья. Государь верит ему, как себе. Особенно после того, как он сына Алексея ему привез из Неаполя. Но сам Румянцев женился нехотя, имел другую невесту на примете. Да и Матвеев не желал отдавать дочь за худого дворянина. На ассамблее у хлебосольного Апраксина гостей было множество, но особое внимание, как всегда, хозяин уделял Петру. Тот беспрерывно танцевал, и только с Марией. Уезжая за полночь, он подозвал Румянцева.
— Собирайся к отъезду в Москву. Будешь командовать парадом войск в Кремле. Гвардия уже на пути в старую столицу. Тебе надобно отобрать в кавалергарды сотню молодцов, и на той неделе трогайся в путь...
В первую неделю мая 1724 года старая Москва взбудоражилась коронацией Екатерины. Торжества растянулись почти на месяц. В день коронования беспрерывно звонили колокола на Ивановской площади, замерли в строю гвардейские полки, красочная кавалькада кавалергардов сопровождала Екатерину по пути к Успенскому собору, гремел пушечный салют...
Петр остался доволен ритуалом.
— Жалую тебя генерал-майором, — здесь же на площади объявил он Румянцеву и добавил: — Готовсь, генерал-майор, в Царьград. Днями с султаном мир подпишем. Ты послом нашим звычайным по этому случаю поедешь. С турками знаком, италианским владеешь.
— Безмерно благодарен, государь. Не вновь мне бывать в тех краях, ваше величество, все сотворю на пользу моему государю и державе.
Румянцев, как всегда, благоговейно склонил голову, еще не зная, что жена его в Петербурге, второй месяц пошел, как беременна, только неведомо, от кого зачала...
Кампания 1724 года на Балтике, в отличие от прошлых лет, началась необычно поздно и вяло. Лед давно прошел по Неве, залив очистился до самого Гогланда, а корабли не торопились вооружать мачты, основывать и обтягивать такелаж.
В классах Морской академии по заведенному Петром порядку перед кампанией экзаменовали по пройденным за зиму предметам. Бригадиры классов, как назывались наставники, гвардейские офицеры, тем временем наведывались к командиру порта, прикидывали, на какие корабли уйдут практиковаться на лето их подопечные из старших классов, но командир порта, капитан Калмыков, огорошил:
— Видать, в сию кампанию эскадра в море не отправится, только до Гогланда и Ревеля посыльные суда и дозорные фрегаты пробавляться будут. А эскадра на рейде, видимо, будет паруса сушить. Покуда никаких указаний на кампанию не поступало из Адмиралтейств-коллегии.
Григорий Спиридов томился, всю зиму ждал наступления лета, тянуло его опять на корабль и не терпелось определиться к тому же Бредалю. Зимою в классах было пусто, половина воспитанников не посещала занятий, но не по своей вине. Денег на пропитание не платили месяцами, ходить было не в чем.
— Тебе-то вольно, — завидовал Грише одноклассник Федька Минин, — твой тятенька недалече, голодать тебе не позволит, а нам-то каково? Вон и Ванька Елагин мало, что дворянского звания, а то бос и наг. Забыли его родители.
Спиридов знал, что Федька сирота. Мать его умерла рано. Отец служил стряпчим монастыря. Когда он скончался, Федька какими-то путями добрался до Петербурга. Гриша частенько помогал ему, делился куском хлеба, подкармливал. Подкармливал он и Елагина Ваню. Этот, хоть и дворянского «семени», но бедного, подмоги из дома не получал... Когда Григорий запросился на практику к Бредалю, офицер-воспитатель ехидно ухмыльнулся:
— Проштрафился твой Бредаль. В распрю вступил с флагманами. С корабля его потурили. Где-то на берегу ошивается. А на кораблики тебя отошлем, ныне туда охотников мало среди вашего брата.
До отправки на корабли Спиридова судьба вновь столкнула с адмиралом Петром Михайловым, на этот раз на берегу, в стенах Морской академии...
Знойным июльским днем в академию нагрянул внезапно государь, впервые за много лет. Следом за ним тянулись гуськом Апраксин, Сенявин Наум, Сиверс.
В полупустых комнатах гулял сквозняк, бледные, худосочные воспитанники вскочили, испуганно пялили глаза на царя.
— Где воспитанники, гардемарины? — кипел он от ярости, считая по пальцам учеников. — По кабакам шляются?!
— Государь великий, безденежны мы, — бормотал растерянно директор, капитан Нарышкин, — босы и наги они, в казармах сидят, а кто и на пропитание подрабатывает на стороне.
Если бы Нарышкин не приходился царю родственником, наверняка не миновать ему крепкой царской затрещины.
Искоса Петр бросил гневный взгляд на Апраксина.
— То так есть, государь, — смиренно опустив глаза, пожал плечами Апраксин, — казна нынче пуста, с деньгой жмется. На всем экономим, учителям не плачено за полгода.