Спиридов был — Нептун
Шрифт:
— Государыня... — Склонив голову, Апраксин невольно заплакал, но, сдержав себя, спросил прерывающимся голосом: — Наше горе общее, но сам господь Бог велит размыслить о будущем отечества.
Видимо, в какой-то степени Екатерина не была готова к разговору. Не отнимая платка, она ответила:
— Оставьте меня в покое, я не способна ни о чем ни думать, ни говорить, — и вяло махнула платком в сторону Меншикова, — поговорите с Данилычем, он предан мне, я полагаюсь на него и соглашусь со всем, что он скажет.
Пока Екатерина говорила, Толстой, наклонив голову, выскользнул в боковую дверь.
После ухода Екатерины споры разгорелись. Соперники препирались, продолжая доказывать свою правоту.
«А ведь несдобровать нам, ежели Петр Алексеич на трон сядет, — глядя на них, продолжал раздумывать Апраксин, — приговор-то евонному отцу и я подписывал».
Но, как водится во все времена, право на стороне сильнейшего.
В зал вернулся Толстой, а за ним вошло несколько гвардейских офицеров во главе с подполковником Бутурлиным.
«Еще кого нелегкая принесла?» — промелькнуло в голове у Репнина. Он откровенно недолюбливал заносчивого Бутурлина.
Первый заговорил Толстой:
— Неужели младенец разумно править почнет? Что смыслит он в делах державы?
— При нем регента определим, — возразил князь Голицын, — та же Екатерина Алексеевна, государыня наша, могла бы состоять, за матушку она ему будет.
«Знаем тебя, — зло подумал Толстой, — месяц-другой пройдет, и вы ее спихнете, а сами править станете».
Споривших прервал Апраксин:
— Призовите-ка сюда кабинет-секретаря государя императора.
В комнату вошел Макаров.
— Доложи-ка, Алексей Васильевич, в бумагах государя нашего, Петра Алексеевича, имеются ли его завещания или другие распоряжения?
Макаров развел руками и без размышлений ответил:
— Таковых документов в бумагах его величества нет.
Слово взял молчавший до сей поры Феофан Прокопович, близкий человек Петра, его главный советник в церковных делах. Слово Феофана весьма много значило для всех присутствующих.
— Всем доподлинно вестимо, Великий государь наш короновал на царство Екатерину Алексеевну. — В красноречии у Феофана не было соперников. — Он же заявлял в ту пору, что императрица является его преемницей. Об этом все ведают и нет сомнений в законности прав ее на престол.
Речь Прокоповича прервала барабанная дробь на дворе. Фельдмаршал Репнин распахнул окно. На плацу выстроились гвардейские полки.
— Кто посмел привести их сюда? — гневно посмотрел он на Бутурлина. — Разве я не фельдмаршал?
Бутурлин выступил вперед, с усмешкой ответил:
— Я велел им прийти сюда по воле императрицы, коей и ты повинуешься.
Спорщики стихли, знали, что гвардейцы преданы Екатерине.
Репнин прикусил язык, а канцлер Головкин высказался определенно в пользу Екатерины.
Еще раз пригласили Екатерину. На этот раз она говорила без всхлипывания, голос ее окреп. Сказав несколько слов о правах своих на престол, данных ей коронацией и миропомазанием, о несчастиях, какие могут хлынуть на Россию во время малолетства Петра Алексеевича, окончила уверением, что не намерена оспаривать его прав на престол:
— Я ему сохраню престол, как священный залог, до той минуты, в которую небу угодно будет меня соединить с тем, кого скоро у нас не станет!..
После ухода Екатерины, окинув взором соперничавших сенаторов и генералов, Апраксин понял, что настал его черед. «Пора эту свару кончать, не дай Бог, кровушкой запахнет».
— Господа сенаторы, — начал он в наступившей тишине, — в сей скорбный час для отечества, согласно воле государя нашего... — Горло давили спазмы, глотая слезы, Апраксин помедлил и, передохнув, продолжал: — В силу коронации Екатерины Алексеевны как императрицы, и присяги, ей принесенной народом, Сенатом и Синодом, полагаю провозгласить ее императрицею и самодержицей, со всеми правами, коими пользовался супруг ея...
Скупые лучи мартовского солнца высвечивали свежеструганые тесины купола деревянной церкви. Соорудили ее временно, наспех, внутри каменного острова строящегося собора, на площади крепости святого Петра и Павла. Плотники трудились день и ночь, готовили последнее прибежище скончавшемуся императору.
В день сороковин его кончины на плацу вокруг церкви замерли в каре гвардейские полки, экипажи кораблей. Хоронили царя.
Три залпа крепостных пушек возвестили о начале прощальной церемонии. Под сводами церкви разносился громовой голос Феофана Прокоповича, то и дело заглушаемый рыданиями и плачем.
— Что сё есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем!
Ниже постамента с гробом Петра стоял небольшой гробик с телом только что скончавшейся шестилетней дочери царя Натальи.
Среди окружившей церковь плотной толпы сановников и военных, прижавшись к отцу, несколько испуганно поглядывал на происходящее Гриша Спиридов. В последние недели все перемешалось в его голове. В дни кончины царя занятия прекратились. Офицеры и учителя вполголоса перешептывались по углам. Отзвуки пересудов долетали и в классы. Главное, о чем рядили, сводилось к одному:
— Теперь-то что станется с нами? Благодетель-то покинул нас...
На построении читали Манифест о кончине Петра Великого, а следом Манифест о восшествии на престол Екатерины Алексеевны. Тут же, не отходя, всех строем приводили к присяге на верность новой императрице.
И теперь, слушая слова проповеди Феофана, Гриша с удивлением посматривал на стоявших вокруг сановных вельмож. Многие из них с равнодушными взорами переговаривались друг с другом, кивали и крутили головами, как бы забывая о происходящем. Лишь напротив, под громадным, с царским черным гербом, морским штандартом Петра, не шелохнувшись замерли, прощаясь с создателем российской морской мощи, флагманы и капитаны флота. Где-то в середине этой кучи Гриша заметил и краснощекую физиономию Бредаля. «Вот бы опять к нему напроситься», — успел подумать Гриша, но его помыслы прервала барабанная дробь и раскаты прощального салюта...