Список войны
Шрифт:
— Для каких же это целей, если не секрет? — недовольно пробурчал дед Елистрат.
— Видать, план кое-какой у военного командования на этот счёт имеется, — не замедлил встрять в разговор дед Петро. Похмыкал. Кажется, наступал момент, когда он деда Елистрата сможет подсечь: — Только вона, Елистрат, нас с тобой в известность не поставил. Вот генералы, вошь едреная, совсем от рук отбились, — тут в голосе старика Овчинникова прорезалось такое неприкрытое ехидство, что Елистрат Иваныч, собиравшийся было прикрикнуть на приятеля, застыл в изумлении, будто петух, которого куры погнали со двора, потом, поняв, в чём дело, растянул бледные старческие губы в слабой улыбке, перевёл взгляд на Шурика. Проскрипел:
— Она же ни на что не годится, машина эта. Куча ржавья, а не локомобиль. Навоз. Одни дыры и гниль.
— В военкомате сказали: если неисправен — починить надо. Кровь из носу! И сдать фронту.
— Кровь из носу, кровь из носу… — недовольно, не сходя с места, затопал ногами дед Елистрат. — А если этой кровянки уже нет, вся кончилась, тогда что? — Сипло втянул в себя воздух, в горле у него что-то заклокотало: хоть и крепкую стать имел дед Елистрат, прочно был срублен, а годы брали своё. — И специалистов среди нас нету, никто эту локомобилю не знает. Он, что ли, будет чинить? — дед Елистрат ткнул в своего наперсника жёстким указательным пальнем, выставленным на манер пистолета. — Да он даже ложку, которой суп едят, починить не сумеет. Детскую игрушку от плуга ещё сможет отличить, а шуруп от лошади — нет.
— Насчёт шурупа — это ты зря, — укоризненно произнёс дед Петро, вздохнул печально: опять этот партизан на него нападает! Всё никак угомониться не может, тьфу! Хотел дед Петро разозлиться, да злости не было — растерял, растряс, израсходовал всю за долгие годы.
— Ладно, — смиряясь, махнул рукою дед Елистрат, стряхнул слёзы, собравшиеся в углах глаз, — раз для фронта, то будем раскапывать локомобилю.
Позвали еще ребят из школы на подмогу, но откопали локомобиль лишь к вечеру. Агрегат этот хоть и ржав был, сплошь в коросте, а свищей и дыр, однако, не имел — корпус целый. И погорелостей нет. У Шурика — вот ведь! — надежда затеплилась. Ломами, слегами, подкладывая под бокастую чугунную тяжесть деревянные катки, дружно ухая и роняя на снег пот, передвинули «локомобилю» в сарай, в затишье стен, где от толкотни народа, от тесноты враз потеплело, сделалось веселей, всхлипы, свист ветра стали не так страшны.
«Коллектив есть коллектив. Вместе, верно, даже умирать не страшно», — думал растроганный Шурик, открывая для себя эту старую истину. Заморгал благодарно.
— Спасибо вам, мужики, — неторопливо покашляв в кулак, взрослым тоном произнёс он. В полумраке сарая, едва освещённого лампой-семилинейкой, никто не заметил, как дрожат губы у председателя, а глаза поблескивают мокро.
— Какое там спасибо, — отмахнулся от него дед Елистрат, — раз нужно для фронта. Теперь вот надо эту дуру к жизни возвернуть, а как возвертывать её — одному ляху и известно, — вздохнул тоскливо, протяжно. — Мастака бы сюда, спецьялиста, он живо б раскумекал, что к чему, и нам бы подсказал.
— Делать нечего, надо попробовать самим. А вдруг справимся, а? — Шурик почему-то уверен был, что деды с этим делом обязательно совладают.
— Попробовать несложно. А если пупок развяжется? — дед Елистрат хмыкнул.
— Завяжем, — отозвался Шурик.
Перво-наперво очистили корпус локомобиля: вначале жиденько смочили керосином, чтоб он отъел коросту — керосина было мало, поэтому экономили, тряпкой по чуть-чуть втирали в металл, затем конскими скребками прошлись, потом начисто вымыли, дотошно проверили каждый сантиметр корпуса, с огнём облазили: не проржавел ли где металл, не то ведь малая порина — свищ неприметный — потом насмарку всю работу пустят. Когда убедились, что корпус цел, начали прилаживать недостающие детали. Из тех, что были свалены грудой в сарае. На первый взгляд, конечно, смешно звучит: «прилаживать детали» — это что же, крепить их, куда какая железяка подойдёт? А? Что ж тогда в итоге получится? Опять та же груда железа, только очищенная от ржави, с «примкнутыми» колёсами и завёрнутыми гайками? Так? Дед Елистрат Глазачев, когда Вениамин поддел его на этот счёт, ухмыльнулся, сузил хитро глаза: Венька ещё под стол пешком ходил, макушкой за нижнюю планку даже не задевал, когда он, Елистрат Иваныч, уже был приставлен после коллективизации к этой машине. Как бывший красный партизан. Хоть и не механиком был приставлен, а простым работягой, и не петрил вроде бы в многомудрой технике — механиком работал другой, — а все же вприглядку, где прямым взором, где искоса поднаторел в ремонте организма огнедышащей машины, «локомобили» этой. На случай, если механик врагом трудового крестьянства окажется, Елистрат был бдителен; выведав что к чему, научился управлять агрегатом сам, без посторонней подсказки.
Впоследствии механик действительно врагом оказался, был он из бывших беляков, у самого Колчака служил, глаз плутоватый, бегающий имел, всё норовил вред какой-нибудь принести: поджог учинить или зерно керосином облить, и, когда его накрыли, будто курицу плётушкой, увезли куда надо, Елистрат Глазачев остался один при локомобиле.
— Ничо, Веня, прорвёмся. Так, кажись, пацанва выражается, — проскрипел дед Елистрат. — От нашего вмешательства локомобиля хуже того, чем она была, не станет.
— А что, — Вениамин растянул рот в улыбке, — главное сейчас к голове задницу приладить, чтоб болты с гайками совпали. Остальное обойдётся.
— Не боись, родимый, если потребуется — совпадут, — продолжал скрипеть миролюбивым тоном дед Елистрат, цепко отстреливая взглядом нужную деталь, лежащую на полу, безошибочно хватая её. Он часто нагибался, ощупывал руками то одну железяку, то другую, кряхтел и стонал; подзабыл всё-таки многое — жизнь локомобиля оказалась тогда недолгой: вскоре из МТС поступил трактор с приводом, заменил локомобиль, и Елистрат Глазачев перешёл работать на другую должность. Бормотал про себя: — Не первый год авось замужем — привинтим, приладим голову к заднице, всё совпадает. Тем более, фронт этого требует.
Напрягался лицом дед Елистрат Иваныч, бледнел, окроплялся искристым потом, подолгу стоя у лампы-семилинейки, глядя на мёртвую тушу «локомобили», соображая, что к чему, и все, кто находился рядом, уважительно затихал: дед Петро, Вениамин, Юрка Чердаков. Потом, комкая тряпку в руках, подходил Елистрат Иваныч к груде железяк, выдёргивал из неё маховик, приставлял к туловищу локомобиля, морщась, пытался вспомнить, тут этот маховик обретался ранее или же в другом месте, кивал коротко головой: эту деталь можно прикручивать, ребята. Это было похоже на поиск оброненной булавки во тьме. И смешно, и грустно, конечно, это, — но другого не дано было. Раз фронту потребовалась «локомобиля», значит, механизм надо было восстановить.
Расступалась, делалась жидкой и прозрачной в слабом свете семилинейки тьма, радужным паром обволакивались люди, одолевая студь. Костёр бы на полу сарая разложить, чтоб согреться, да нельзя: и себя, и сарай, и «локомобилю» сжечь можно, — нельзя, да и нечего палить в костре, дрова в деревне — вещь такая же дорогая и нужная, как и хлеб. Каждое полено на счету. Сопели натужно, толкались, изредка переругивались — возрождали локомобиль, будь он неладен, старались, не зная ещё о Шуркиной хитрости.
— Ну как, не требует ещё военкомат локомобилю? — спрашивал дед Елистрат Иваныч, перепачканный ржавью и мазутом, где-то на третий или четвёртый день работы.
— А чего требовать, если машина не готова? — отвечал Шурик. — Когда будет собрана, когда опробуем — тогда и отвезём. Я с военкоматом так договорился.
— Верно. Дырявое железо незачем на фронт отправлять.
Наконец наступил момент, когда локомобиль поставили на колёса — они тут же, в сарае, были — выкатили наружу и заправили поддон «топкой». «Топкой» в Никитовке называли всё, что способно было гореть — и древесные корчаги, и коренья, и бурый уголь, свой же, сибирский, до войны приходивший из-под Кемерова, и драгоценно блестящий, жаркий антрацит, что привозили из краёв далёких, в которых немец ныне хозяйничает, и торф, и горючий камень-сланец, и сосновые, осиновые, ольховые поленья, и сухие коровьи лепёшки — всё это давало тепло и называлось коротко: «топка».