Список войны
Шрифт:
Дед Елистрат поднял голову, возвращаясь на круги своя из стратегических размышлений, будто с заиленного дна бучалы — речного бочага — на поверхность вынырнул, посмотрел незряче на своего собеседника, продолжающего бубнить под нос что-то своё, прислушался к недоброй тиши, понимая и не понимая её…
Всё бы хорошо складывалось у Шурика, да вот… Несколько проблем он всё же не мог решить. Прежде всего — школа. Те, кто учился в младших классах, уже начали заниматься, долбили школьные премудрости, а те, кто постарше, занятия пока пропускали — надо было ведь помочь колхозу справиться с осенними делами.
Но школу никак нельзя было откладывать на потом,
— Я понимаю ваше положение, Александр, — директор сцепил руки, глянул в окно на деревенскую улицу с низкими деревьями, которые хоть и нестарыми ещё были, но выше вырасти не могли — их губили горькие солончаки. Поёжился невольно, будто и в него, как в дерево, вошла земная горечь. Спросил: — А как вас по отчеству? Неудобно ведь… всё-таки председатель колхоза.
Шурик улыбнулся тихо, по-ребячьи смущённо, и директор, уловив эту улыбку, сгорбился, жалея Шурика: непосильная ноша досталась.
— В общем, давайте, уважаемый председатель, поступим так: когда не сможете бывать на уроках, — Тарасов сдавил пальцы, суставы у него захрустели. Хоть и сух и смирен был Тарасов, а силу в руках имел, — ну, дела колхозные прижмут или в район вызовут, в общем, всякое бывает — предупреждайте меня. Обращать внимания на пропуски не будем. Но просьба к вам, Александр — предметы знать обязательно, поблажек тут быть не должно. Лады?
— Лады, — согласился Шурик Ермаков.
— Если что-то непонятное встретится, консультация понадобится и прочее — также милости прошу. Не стесняйтесь, Александр, лишний раз обращаться. Буду рад видеть.
Как Шурик и предполагал с самого начала, со взрослыми, с мудрыми, всё знающими стариками, с бабами и молодайками, даже с острой на язык Татьяной Глазачевой у него споров-раздоров не возникало — не станут же они подсекать под корень человека, которого сами выбрали в председатели?! А вот с ровесниками дело хуже обстояло. Не слушалась пацанва Шурика, и всё тут. Он и так пробовал переломить их, перетянуть на свою сторону, и этак, но пока впустую — не получалось у него ничего. Если рядом оказывались взрослые, они подсобляли председателю, окорачивали школяров, если же он оставался с пацанвой один на один — худо было, отказывалась братва выполнять распоряжения Шурика, хоть убей, и он бледнел худым упрямым лицом; сжимал кулаки, но ничего поделать не мог — не драться же с ними, в конце концов! А потом, они ведь могут собраться и так отметелить председателя Ермакова, что… Нет, драка — не то, драка тут никак не проходит.
Как-то случилась надобность поехать в райцентр. Доброе дело выпало — Никитовке выделили соль и мыло. И хоть пока у всех имелись запасы: была и соль, было и мыло, председатель решил отрядить телегу — заначка карман не трёт. Наступит день, точно ведь наступит, чувствовал Шурик, когда и то, и другое понадобится позарез, станет таким же нужным, как и хлеб, как сахар и спички, как сортовое зерно.
Под руками никого не было, наряды на работу все уже получили и разошлись по своим местам. Шурик вышел из правления, к которому никак не мог привыкнуть: дом был громоздким, страшноватым, в нём слишком много было места, и всегда ощущалась пустота, которую ничем нельзя было заполнить. На улице Шурик увидел Вениамина и Юрку Чердакова. Они резались в «чику» — били шайбой по стене, стараясь, чтобы в отскоке она попала в горсть монет, стопкой возвышавшихся в центре нарисованного прутом на земле квадрата.
— А вам что, мужики, наряда не досталось? — спросил у них Шурик, сознательно делая ударение на слово «мужики», он ведь больше ни к кому не мог так обратиться. Почувствовал неловкость — наверное, напрасно он произнёс это самое «мужики», ухмылки сейчас пойдут, недоумённое пожимание плечами, закатывание зрачков под лоб.
И точно — Юрка Чердаков растянул губы, обнажив редкие, древесного цвета зубы. Он курил, — и курил уже года три, — поэтому молодые, неокрепшие зубы охотно впитали в себя никотин, пожелтели и теперь, наверное, никогда их не отбелить, не отчистить.
— Мы тебе не мужики, не подлизывайся, — сказал Юрка.
— Я не подлизываюсь.
— Говори, чего надо? — подал голос Вениамин, хмуро примеряющийся шайбой к стенке, прикидывая, попадёт она в стопку монет или не попадёт. Делал он это долго, основательно, будто холст на несколько частей разрезать собирался, но вот тень с его лица соскользнула, рот раздвинулся в победной улыбке, Вениамин ударил, да, видать, в последний момент дрогнули пальцы, и шайба, неожиданно закувыркавшись в полёте, будто воробей, подстреленный из рогатки, косо врезалась в землю. — Тьфу, чёрт, — выругался Вениамин, добавил ещё несколько крепких словечек. Обозлился на Шурика: — И ты тут ещё под руку! Беспорточный председатель!
— Нет, Веня, не игрок ты, не игрок, — рассудительно проговорил Юрка Чердаков, — на «чике» тебе разбогатеть не удастся. Ты бы спросил у Юрия Степановича, — он коротко склонил голову в поклоне, — как лучше ударить, я бы тебе посоветовал: чуть ниже надо взять. Немного, на две щепоти всего ниже. Понял, чем дед бабку донял?
Он вёл разговор так, будто Шурика не существовало вовсе, будто не стоял он рядом с ними.
— Вот сейчас я покажу тебе класс высший, лётный. Гляди!
Юрка примерился шайбою к грубо отёсанному бревну, сплошь в застругах, выбрал место поровнее и ударил почти без всякой прикидки. Шайба, тускло блеснув в воздухе, поддела посверкивающий столбик монет ровно посредине. Подсеченные монеты, коротко подпрыгнув, вылетели за пределы рисованного квадрата. Это был действительно удар высшего класса. Точную руку имел парень, ничего не скажешь. И навык, чувствуется, был — не одного и не двух школяров в Никитовке Юрка Чердаков обыграл. Опустившись на корточки, он собрал рассыпанные деньги. Когда поднимался, столкнулся взглядом с Шуриком.
— Ты еще здесь? Не надоело стоять? Давай, прими участие в «чике». — Юрка широко повёл перед собой рукою. — Если деньга у тя, конечно, водится. Ежели нет — па-пр-рашу не мешать.
Шурику в грудь будто свинцовая пуля, выпущенная из ружейного ствола, вошла, обожгла болью лёгкие, низ горла, сердце, завертелась, заскользила в крови. Он закинул руки за спину, впился ногтями в мякоть ладоней, но боли не ощутил, надавил сильнее и лишь спустя несколько секунд почувствовал, что из-под ногтей сочится кровь, а следом возникла и запоздалая боль. Лицо его налилось краской, шея набухла под воротником, и Шурику стало нечем дышать. В следующий миг он вытащил из-за спины правую руку, сунул пальцы за воротник, оборвал верхнюю пуговицу, костяная кругляшка бесшумно свалилась на землю. Сделалось легче. Лишь в глазах, светлых, глубоких, с верткими рыбешками, плавающими на дне зрачков, кипела злость. Злость, перемешанная с болью.