Сплоченность

Ткачев Микола Гаврилович

— А-а, браточек, за что?

— Убью, старый дьявол! Вот тебе!.. Еще удирать… Я тебя проучу!

Крики сначала не задевали ее, словно глухая стена встала перед ней, потом постепенно стали доходить до сознания. Надя посмотрела в сторону столовой. Она увидела, как, приперев Космача к повозке с бочкой, Бошкин бил его плетью. За что? Да много ли надо этому идиоту, чтобы прицепиться к человеку… Надя не любила Космача за трусость и бесхарактерность, за то, что он не ушел с партизанами, осуждала резко, иной раз, может быть, грубо, — да об этом иначе и нельзя говорить Он обижался, но Надю это не останавливало.

Однако она заметила у нёго и другое — пока тихую и робкую, но все же ненависть к врагу. Правда, ненависть эта еще не созрела, таилась глубоко, но все же росла в его душе. Ему не хватало смелости. Пусть бы он хоть за свое личное горе отплатил фашистам… Но жажды мести Надя пока в нем не замечала, хотя и старалась всячески зажечь ее. Когда Космача били, а он терпеливо переносил побои, ей было очень обидно за него, и тогда она, возмущенная его трусостью, рвалась вмешаться, защитить его.

— Я тебе!.. Я тебе покажу, как молоть языком!

— Отпусти, вовек не буду… Да по глупости же я…

Кровь бежала по лицу, по бороде Космача. Он размазывал ее рукавом и, пряча голову, просил пощады. А Бошкин все бил и ругался. Надя перебежала двор и, очутившись возле повозки, заслонила собой Космача, крикнув Бошкину:

— Чего прицепился к человеку?

Глаза ее горели гневом. Она стояла со сжатыми кулаками, готовая, казалось, броситься в драку. Бошкин отступил на шаг и, переведя дыхание, спросил:

— Откуда ты сорвалась? Не отца же твоего бью… Ты знаешь, что он сказал?

— Не знаю. Но все равно не смей.

— Ну-ну, поосторожней… — Бошкин немного помолчал, потом посмотрел на Космача, который за спиной у Нади по-прежнему жался к повозке, и сказал: — Твое счастье. Не вмешайся она, убил бы…

— Да я же ничего… Не нарочно…

— Цыц, старый дьявол! — просипел Бошкин и, впившись в Космача свирепым взглядом, с минуту стоял неподвижно.

От крыльца, где только что сидела Надя, донесся грохот сапог и беспорядочные крики. Она обернулась к зданию жандармерии, и мороз прошел у нее по коже: двое солдат тащили под руки Сергея Поддубного. Бошкин побежал к гаражу, чтоб отворить двери, а Надя, залившись слезами, кинулась на веранду дома — в отведенное ей и Ольге жилье.

Очутившись у себя в уголке, Надя в отчаянии свалилась на солому, брошенную на полу и служившую им постелью.

— Надька, Надька, успокойся!.. Услышат — привяжутся, — уговаривала ее Ольга, прибежавшая из-под повети, где она чистила картошку. — Ну, успокойся же!.. Эх, плакса. Ты, видно, только на слезы и способна.

— Что ты говоришь, Ольга! На слезы… — обиделась Надя и, вскочив на ноги, дрожащим голосом прибавила: — И ты, каменная, не удержалась бы.

— Да в чем дело? Рассказывай.

— Ай… Подумать страшно… — и глаза ее, полные слез, ярко заблестели. — В кабинете у Раубермана я встретилась с Сергеем Поддубным.

— Поддубным! — вскрикнула Ольга и, должно быть, испугавшись собственного голоса, закрыла руками рот. — А мы думали, кого это там стерегут в гараже… Как же теперь быть… Наши, верно, знают, где он, а?

— Ничего неизвестно. Ох, какие же мы беспомощные…

— Надо что-то делать.

— Что? — спросила Надя и вдруг вскочила. — Нужно за тарелками к тому зверюге сбегать… Ай! Не могу! Еще раз туда не могу!

— Я сбегаю, — предложила

Ольга и вышла.

Надя прислонилась к стене и так простояла несколько минут, поглядывая через окно на гараж. О чем только не передумала она за эти короткие минуты!

Когда вернулась Ольга, Надя прижалась к ней, зашептала:

— Поедешь под вечер с Космачом на склад — больше сюда не возвращайся. Как хочешь, но уйди. Лучше всего, когда повар пойдет в контору выписывать продукты. Это самый удобный момент. Я уже думала об этом, когда утром там были. И Космача как-нибудь обмани, чтоб не заметил. Потихоньку — за здание склада, а там парком до речки. Знаешь это место?

— Знаю.

— Держись вправо от льнозавода — там леса и кустарника нет, патрули не так следят… А потом подавайся на Бугры.

— Нет, Надька, я не пойду.

— Ты что — боишься?

— Как тебе не стыдно так говорить?

— Так в чем же дело?

— Я, может, и уйду… конечно, уйду, если захочу. А ты как? Начнут меня искать, не найдут — на тебя накинутся. Сговор, — скажут. — Станут мучить. Да у меня сердце разорвется от тревоги за тебя… Нет, иди лучше ты.

— Вот дурочка, — тронутая словами подруги, сказала Надя. — Мне же ловчее тут остаться. Подумай. Уйди я — Бошкин бы тебя съел. А ты исчезнешь, он хоть зубами скрипеть будет, но меня не тронет. Поняла?.. А если провалится этот план, у меня другой есть. И выполнить его могу только я.

— Что ты надумала?

— Долго рассказывать, — уклонилась Надя, зная, что, если расскажет, подруга будет возражать. — Иди, я тебе приказываю!

— А если не поедут сегодня на склад? — после короткого молчания спросила Ольга.

— Должны поехать. Ты что — не слышала? Когда мы на обед получали продукты, повар договаривался с кладовщиком. Если же не поедут — все равно надо пробираться. Только иначе, с большим риском. Придется прямо отсюда, из-под стражи.

Ольга молчала, и Надя решила, что подруга окончательно согласилась и теперь озабочена только тем, как похитрее выбраться из города. Вспомнив, что их ждет работа и что над ними начальником крикливый повар, они поспешили под поветь.

— Спасибо тебе, заступница моя, — подошел к Наде Космач, когда она села на кругляк и начала чистить картошку. — Кабы не ты, спустил бы с меня шкуру тот гад.

— Да он и так угостил вас изрядно. Терпеливые вы… А что заступилась — так как же иначе? Хотя заступаться за вас, дядька Никодим, по правде говоря, и не стоило бы. Не обижайтесь. Бил бы он меня, вы за километр убежали бы. Нет у вас сочувствия к другому. Помните, как просили мы вас сказать нашим родным, где мы, — не сделали вы, отмахнулись.

— Виноват, дорогая, прости, — после глубокого раздумья сказал Космач. — Боязливый я. И как мне эту хворобу вытравить из себя? Сам из-за нее терплю.

— Еще как терпите. Другой, если бы столько перенес, стал бы зверем лютым, в клочки рвал бы этих гадов.

— И правильно делал бы. Среди волков нельзя быть овечкой. От этих мыслей у меня уж голова лопается. Вырваться бы только из этого пекла. Знали бы вы, сколько накипело у меня вот здесь, — он показал себе на грудь и так сверкнул глазами, что Наде показалось — не Никодим Космач перед ней, а какой-то другой человек. — Обида эта не дает мне покоя, нарывает, как чирей.