Сплошные прелести
Шрифт:
— Не скажете ли вы мне одну вещь, Рози? — спросил я. — То, что происходит в книге после смерти ребенка — так оно и было?
Она посмотрела на меня и мгновение колебалась, потом улыбнулась своей все еще прелестной улыбкой.
— А, так давно это было, какая теперь разница? Почему бы и не рассказать вам… Он не совсем точно описал. Видите, с его стороны это одни догадки. Я удивилась, что он так точно понял: я никогда ему ничего не рассказывала.
Рози взяла сигарету и задумчиво постукала ею по столу, но не закурила.
— Мы вернулись из больницы вот так, как он написал. Пришли пешком, в кэбе я б не усидела. Внутри у меня все омертвело.
«— Как сегодня девочка?»
«— Она умерла», — сказал Тед.
Я молчала. Тогда она подала чай. Я ничего не хотела, но Тед заставил меня съесть немного ветчины. Потом я села у окна. Я не обертывалась, пока хозяйка убирала со стола, не хотелось никаких разговоров. Тед читал книгу, скорее делал вид, будто читает, а страницу не перевертывал, и я заметила, как на нее капают слезы. Я все смотрела и смотрела из окна. Был конец июня, двадцать восьмое число, день длинный. Жили мы почти на углу, и я смотрела, как люди входят и выходят из трактира и как проезжают трамваи. Мне казалось, день никогда не кончится; а потом вдруг заметила, что наступил вечер. Всюду зажглись окна. Улица кишела народом. Я чувствовала такую усталость. Ноги у меня как свинцом налились.
«— Почему ты не зажжешь газ?», — спросила я у Теда.
«— Тебе это нужно?»
«— Какой прок сидеть в темноте».
Он зажег газ. Закурил трубку; ему, я знала, это пойдет на пользу. А я все сидела и глядела на улицу. Не знаю, что на меня нашло. Я почувствовала, что если буду дальше сидеть в этой комнате, то сойду с ума. Тянуло куда-нибудь, где светло и людно, хотелось отвязаться от Теда, то есть не совсем так, отвязаться от всего того, что думал и переживал Тед. У нас было только две комнаты. Я пошла в спальню; в углу еще стояла детская кроватка, но я, не глядя туда, переменила платье, одела шляпу с вуалью, вернулась к Теду и сказала:
«— Я выйду».
Он посмотрел на меня и, по-моему, заметил, что я в новом платье, и как-то догадался, что я хочу побыть без него.
«— Ладно», — сказал он.
В книге он заставил меня идти через парк, но по правде не так. Я пошла к вокзалу и взяла извозчика до Черинг-кросса. Всей-то езды на шиллинг. Потом пошла по Стрэнду. Еще прежде чем выйти из дому, я решила, что мне делать. Помните Гарри Ретфорда? Так вот, он был тогда в «Адельфи» на вторых ролях. Ну, я к артистическому подъезду, попросила его вызвать. Гарри Ретфорд мне всегда нравился. Да, он был отнюдь не строгих правил и немного бессовестный по части денег, зато развеселый и при всех своих недостатках на редкость добрый. Вы ведь знаете, его убили на войне с бурами?
— Я не знал. Заметил только, что он исчез и его имя не попадается в театральных программках, и думал: видно, стал бизнесменом или еще кем-то.
— Нет, он сразу попал на фронт. Его убили под Ледисмитом. Ну, чуточку я подождала, и он спустился; я говорю ему: «Гарри, давай сегодня кутнем. Завернем на ужин к Романо?» — «К вашим услугам, — отвечает. — Обожди здесь. Как только кончится спектакль и я разгримируюсь,
«— Ты голодная?», — спросил он меня.
«— Смертельно», — ответила я; так оно и было.
«— Давай закажем самого лучшего, — сказал он, — и плевать на цены. Биллу Террису я сказал, что веду на ужин лучшую свою девочку, и растрогал его на пару фунтишек».
«— Берем шампанского», — сказала я.
«— Салют вдове!» — поддержал он.
Не знаю, приходилось ли вам бывать в те годы у Романо. Это был шик. Там собирались разные актеры и жокеи, и девчонки из «Гейти» тоже туда ходили. Место было что надо. И сам Роман тоже. Он знал Гарри и подошел к нашему столику; он забавно коверкал английский язык, потому, считаю, что понимал, как смешит людей. И всегда давал взаймы пятерку, если, видит, кто вконец издержался.
«— Как детеныш?» — спросил Гарри.
«— Лучше».
Я не стала говорить ему правду. Ведь мужчины такие странные, не понимают некоторых вещей. Я знала, Гарри покажется отвратительным, как это я отправилась в ресторан, когда несчастный ребенок лежит мертвый в больнице. Он изо всех сил начнет сочувствовать, а мне хотелось совсем другого — хотелось веселиться.
Рози закурила сигарету, которую вертела в руке.
— Вот когда у женщины подойдут роды, то муж, бывает, не может уж вынести напряжение и проводит время у другой. А потом жена про то узнает (забавно, до чего часто оно так случается) и закатывает жуткий скандал, дескать, хуже некуда, и как это он уходил себе и вытворял такое, пока она терпела адские муки. Я посоветовала бы ей не глупить. Это не значит, что он ее не любит и не расстраивается до последней степени, ничего подобного, тут просто нервы: будь он не так намучен, и не подумал бы ни о чем таком. Я-то знаю, потому как сама что-то вроде тогда пережила.
Когда мы кончили ужинать, Гарри спросил:
«— Ну а как насчет этого?»
«— Насчет чего?»
В те времена дансингов не водилось, и деться было некуда.
«— Как насчет того, чтоб завернуть ко мне и поглядеть альбом с фотографиями?» — сказал Гарри.
«— Ничего против не имею», — ответила я.
У него была квартирка на Черинг-кросс-род, всего две комнатки с ванной и кухонькой, туда мы и поехали, и я осталась на ночь.
А когда вернулась на следующее утро, завтрак был уже на столе, и Тед только начинал кушать. Я решила, что накинусь на него, если он хоть слово мне скажет, и будь что будет. Я прежде сама на жизнь зарабатывала, а понадобится — снова смогла бы. Я б уложилась в два счета и враз ушла от него. Но он только поднял глаза, когда я вошла, и сказал:
«— Ты как раз вовремя, а то я собрался съесть твою сосиску».
Села я за стол и налила ему чаю. Он продолжал читать газету. Позавтракав, мы пошли в больницу. Он не спрашивал, где я была, и не знаю, что думал. Он был ужасно ласковый со мной все те дни. Ведь я так горевала. Мне уж начинало казаться, я этого не переживу, и чего он только не делал, чтоб мне полегчало.
— О чем вы подумали, когда читали его книгу? — спросил я.
— Ну, я напугалась, как он точно догадался про ту ночь. И меня убило, для чего он вообще взял да расписал. И в голову не приходило, что он вставит это все в книгу. Вы, писатели, ну и народец.