Спокойно, Маша, я Дубровский!
Шрифт:
– Тебе бы горячего вина выпить – и в постель, да не время сейчас! – посетовал Денис.
– Это точно, – пробормотала баба Катя, для которой винно-постельные времена закончились лет двадцать тому назад.
«Рановато, пожалуй!» – с сожалением подумала она, встревоженная ласковым мужским голосом.
С беспокойством и одновременно с интересом Катерина Максимовна ждала развития постельной темы, но Денис вдруг резко сменил курс и задал совершенно неожиданный вопрос:
– Что там бабка ваша натворила, ты в курсе?
– Что? – окончательно растерялась упомянутая бабка и дернулась, толкнув
Сдобный локоток бабы Раи оказался в горячей луже, ошпаренная старушка возмущенно пискнула и тут же зажала себе рот, принужденная к молчанию бешеным взглядом Катерины Максимовны.
– Похоже, ваша старуха вляпалась в мокруху! – сообщил Денис. – Где она, я хочу с ней поговорить. Немедленно!
Катерине Максимовне, наоборот, мигом расхотелось продолжать разговор, и она не придумала ничего лучшего, как выключить телефон. Заметив это, Раиса Павловна перестала сдерживаться и взвизгнула в полный голос. Кто-кто, а она в прямом смысле вляпалась в горячую чайную мокруху и глубоко в этом раскаивалась.
– Катя, кто это был? Неужели он? Маньяк? – баюкая локоть, плачущим голосом спросила она подружку.
Та остановившимся взглядом смотрела на безмолвствующий телефон и шевелила губами.
– Наоборот! – ответила Катерина Максимовна, имея в виду, что поступивший звонок был от антипода преступника – полномочного представителя правоохранительных органов.
Она окинула оробевшую подружку суровым инквизиторским взглядом и потребовала:
– Ты чай-то вытри!
– Ага, – Раиса Павловна поспешно прошлась по столу тряпочкой, истребляя желтую лужу. – Так лучше?
Не ответив ей, Катерина Максимовна распространила собственные локти на осушенные территории и забарабанила по столу пальцами в такт своим мыслям. Мысли прыгали и кувыркались, как цирковые эквилибристы, и пальцы пианистки Кэт выбивали такую тревожную дробь, что малодушная Раиса Павловна отказалась от мысли хлебнуть еще чайку и предпочла выпить валериановых капель. Интуиция безошибочно подсказывала ей, что Марлезонский балет вступил в стадию неконтролируемого развития.
24
Пицца была горячая, вкусная, приятно большая, и мы с Зямой поделили ее по-братски. К пицце само собой просилось красное вино, поэтому мы с братцем выпили бутылочку чего-то итальянского и вышли из «Мегаполиса» в более чем сносном настроении. Об истории с убийством Дашеньки Павелецкой, в которую мы вляпались по самые уши и из которой, хотелось надеяться, кое-как выпутались, даже не разговаривали.
– Сейчас я ничего не хочу об этом слышать! – предупредил Зяма, едва мы устроились за столиком. – Ясно, что у этой истории будет продолжение, но давай сделаем паузу хотя бы для приема пищи!
Я не стала возражать, и последующий час мы провели мирно, трапезничая и внушая себе, будто жизнь в целом так же гармонична, как сочетание итальянской пиццы и соплеменного ей вина.
Российская действительность нанесла первый удар по нашему идеализму примерно через час. Удар этот был солнечным. Едва мы вышли из кондиционированного здания и оказались под открытым небом, выпитое итальянское вино бурно взыграло непосредственно в кровеносных сосудах. У меня закружилась голова, коленки размягчились, как пластилиновые, а захмелевший Зяма ненормально развеселился.
Началось с того, что его почему-то ужасно рассмешило слово «гипермаркет». Ежеминутно оглядываясь на оставленный нами «Мегаполис» и от этого спотыкаясь, братишка сначала фыркал и хрюкал, а потом, устав радоваться в одиночестве, решил поделиться своим весельем со мной.
– Слышь, Дюха? А я знаю, как будет называться следующая ступень! – похвастался братец.
По его сияющей морде мне сразу стало ясно, что речь не идет о ступенях эшафота, и это, безусловно, радовало, но все-таки принадлежность неведомых ступеней нуждалась в уточнении.
– Я про маркеты! – объяснил Зяма. – Первая ступень – супермаркет. Вторая – гипермаркет. А третья – триппермаркет!
И он захохотал над своей дурацкой шуткой, вспугнув лошадиным ржанием какую-то тетеньку экзотической ближневосточной наружности. Несмотря на сорокаградусную жару, эта особа практически повсеместно, за исключением только глаз и пяток, была закутана в шелковое покрывало. При громовых раскатах Зяминого хохота закрепощенная женщина Востока отпрыгнула с нашего пути и спряталась за елочкой. Я проводила жаропрочную Шахерезаду задумчивым взглядом: что-то в ее облике показалось мне очень знакомым. К сожалению, в тот момент мои мозговые извилины были подобны молочным рекам с кисельными берегами, да еще Зяма отвлекал меня, продолжая громко и настойчиво развивать тему неприличных маркетов третьей ступени. Он как раз закончил составлять приблизительный ассортиментный перечень товаров и услуг, идеально подходящих для такого рода заведений, и даже начал планировать дизайн-проект интерьера и экстерьера (красный фонарь над входом, то-се), когда мы наконец добрались до отчего дома.
В квартире было пусто, тихо, супер-гипер-мятным македонским ладанием уже не пахло.
– А где все? – громко спросил Зяма с порога.
Ему не терпелось поделиться с родственниками по разуму новой шуткой.
– А кто – все? – неласково вопросила из своей комнаты мамуля.
У нее было темно – плотные шторы на окнах не пропускали дневной свет.
Я заглянула к родительнице и тихо ахнула – в самом центре помещения, прямо под люстрой, зависло небольшое привидение. Не обращая внимания на мамулю, склонившуюся над ноутбуком, привидение жило своей жизнью – если это слово вообще применимо к потустороннему созданию. Так или иначе, но призрак трепетал, подергивался и даже раскачивался, при этом дисциплинированно оставаясь в пределах магического круга.
– Ма! Это кто тут у тебя? – с легкой дрожью в голосе поинтересовалась я.
Я была не трезва и поэтому не усомнилась, что мамуля живописует с натуры некое инфернальное явление. Столь добросовестный подход к сочинению литературных ужастиков внушал уважение! Равно как впечатляла готовность мира призраков и привидений делегировать своего представителя для натурных работ к известной писательнице.
«Однако сильна мамуля! – восхитился мой внутренний голос. – Чтобы дерзнуть скрестить соцреализм с махровой мистикой – это я не знаю, кем надо быть! Типа, мичуринцем пера!»