Спокойствие не восстановлено

Куликов Геомар Георгиевич

– У вас, я слышал, даже вышла романтическая история, – промолвил граф.

– Видите ли, ваше сиятельство, – начал повествование Стабарин, – лет двадцать назад обретался в нашем уезде средней руки помещик, некто Тахтаушев. Был заядлым, хотя и весьма посредственным, псовым и ружейным охотником. Случаются азартные любители поля, да не очень толковые. Именно таким и был Тахтаушев. Рассуждать любил об охоте – страсть! Послушать, у него и борзые лучшие, и гончие непревзойденные, и ружья – все английские от Перде или Ланкастера. Ружья, впрочем, у него были отличные. Однако, сами изволите знать, ружье еще не охотник. Иной с плохоньким добудет более, нежели другой с первоклассным. А вот с собаками ему не везло. Настоящую хорошую собаку не купишь. Ее следует у себя на псарне выкормить-выпоить и обучить. Тут

первое дело – свой глаз и опытные псари. У Тахтаушева ни того, ни другого. Ни своей хватки, ни стоящих людей. Оттого, бывало, выезжал с тремя сворами, а возвращался с двумя. Одну непременно за позор, который ему доставила, сгоряча, на сучьях велит повесить. У нас и шуточка ходила: где, мол, Тахтаушев? А, известно где – собак поехал вешать. Случилось у меня в ту пору быть отличному гончаку. Тахтаушев и пристал: продай да продай. Я посмеивался: кто хорошую собаку продаст? Радость она хозяину, да и что толковать, – гордость на зависть другим. Горячился. А то, говорит, давай, поменяемся. За Догоняя – отдам деревню. Ну, такого рода дела были не по мне. Разговоры потом на всю губернию. Я отказал. И вот однажды заехали к нему с охоты передохнуть и отужинать. Гляжу, у него новая Психея. Да какая! Много я к тому времени повидал на свете, но подобного совершенства не встречал… Выпили, как водится, закусили. Нюша – так звали девушку – нам подавала. Еще выпили. Крепенько, помнится. Тахтаушев – сильно уж подшофе – опять за свое: «Уступи, мол, Догоняя». И вместо одной деревни – предлагает две. А я не свожу глаз с Нюши. Та конфузится с непривычки и делается еще милей. «Послушай, – говорю, – Константин Иванович. Деревни мне твои ни к чему, хватает своих. А коли хочешь получить Догоняя, отдай мне за него Нюшу». Боялся, знаете ли, взбеленится, обидится. А он обрадовался. «Верно, – спрашивает, – говоришь? Не передумаешь?» «Чего верней, – отвечаю. – Ты-то сам, – посмеиваюсь, – не пойдешь на попятный?» Обиделся. Напыжился. «Слово, – говорит, – дворянина». «Ну, коли слово дворянина, тогда верю. Забирай Догоняя, а завтра привезешь Нюшу». Ударили по рукам. Я уехал. У меня правило было – все дела, большие и малые, решать на трезвую голову. Ну, думаю, проспится, вернет Догоняя. Представьте мое изумление – с приказчиком прислал Нюшу. Я велел ее во флигилек, приказчику стакан водки. Спрашиваю: как барин? А тот, поганая рожа, лыбится: плакал барин. «Да, – говорит, – ничего поделать не могу: слово дворянина дал». Так и выменял красавицу на кобелька. Да, признаться, Догоняй к тому времени стареть стал.

– Что же Нюша? – заинтересованный рассказом, спросил граф.

– Нюша… – Стабарин пожал плечами. – Играла в театре первые роли, родила дочку.

– Неужели?! – воскликнул граф. – Какая прелесть! Похожа на мать?

– Весьма, – ответил Стабарин, – хотя нет той наивности и кроткого обаяния, которые свойственны юным крестьянкам, когда их берешь в господский дом.

– Да вы, ваше сиятельство, быть может, изволили видеть воспитанницу Александра Львовича, так это она и есть.

– Признаться, не обратил внимания. А взглянуть было бы чрезвычайно любопытно…

– Нет ничего проще, – с готовностью отозвался Стабарин. И Гошке: – Скажи Анне, я велел прийти в кабинет. С гитарой и без капризов.

– Знаете ли, мы – дворяне, часто допускаем ошибку, когда даем образование или воспитание крепостным. Разыгрываются амбиции. Холоп начинает тяготиться своим состоянием. Мнить о себе много.

Дорого бы дал Гошка, чтобы не на него возложил свое поручение Стабарин.

Он без труда нашел триворовскую воспитанницу на ее излюбленном месте в самой дальней беседке огромного запущенного парка. Аннушка была не одна. Она оживленно беседовала с репетитором Николаши, белокурым молодым человеком в студенческой тужурке. При Гошкином появлении разговор оборвался, и, обычно приветливая, Аннушка нахмурилась:

– Что еще?

Давясь словами и проклиная все на свете, Гошка обреченно выговорил:

– Стаба… То есть Александр Львович требует вас, барышня…

– Зачем? – резко спросила Аннушка.

Гошка покривил душой:

– Не знаю, барышня…

– Лжешь! – Аннушка впервые посмотрела на Гошку с презрением. – Все-то ты отлично знаешь!

Гошка опустил голову.

– Ах, как я всех ненавижу: и господ, и холопов. Не знаю, кого больше: тех, кто тиранствует, или тех, кто безропотно все терпит! Никуда я не пойду! – продолжала гневно Аннушка. – Скажи барину: не нашел меня, заболела, умерла… Словом, все, что хочешь! Ну, чего ждешь? Иди!

Гошка медлил.

В поисках триворовской воспитанницы он натолкнулся на дворецкого. Тот, узнав, в чем дело, серьезно сказал: «Непременно сыщи барышню. Не пойдет – уговори. Ино – быть ей в большой беде».

Едва ли Гошка справился с поручением, если бы не нашел союзника в белокуром студенте.

– Надо ли искушать провидение, Анна Александровна? Вы мою точку зрения отлично знаете. Понимаю, насколько омерзителен затеваемый спектакль. Но рано еще, Анна Александровна. Погодите немного.

– Погодите… потерпите… – Аннушка резко поднялась. – Если бы вы только знали, как мучительно жить такой жизнью. И когда это кончится?!

И на восклицание триворовской воспитанницы, слышанное уже однажды Гошкой, студент ответил почти точными словами отставного солдата Прохора:

– Кончится, Анна Александровна. Так или иначе, но кончится. И полагаю, очень скоро!

Гошка побитой собакой следовал за Аннушкой, которая твердым и решительным шагом устремилась к залитому светом дому. Стремительно, ни на кого не глядя, прошла через комнаты к гостям, без стука и резким движением отворила дверь кабинета:

– Звали?

Все головы повернулись к вошедшей. Мужчины бесцеремонно, с откровенным любопытством рассматривали Аннушку.

– Принеси гитару и спой нам что-нибудь, – приказал Стабарин.

Лицо девушки заполыхало огнем. Но она молча, не сказав ни слова, вышла из кабинета.

Гошка облегченно вздохнул.

– Хороша! – воскликнул граф, едва закрылась дверь.

– О, если бы вы, ваше сиятельство, видели ее мать! Дочка, слов нет, с изюминкой. Но с матерью не сравнима. Та была ослепительна!

Полное мясистое лицо Стабарина расплылось в самодовольной улыбке.

– Сколько и чего только мне потом ни предлагали за нее – не отдал. Помнится и ты, Владимир Владимирович, – обратился к Неделину, – сулил две деревни да полконюшни в придачу!

– Было. Все было… – вздохнул несколько театрально триворовский приживал.

– Было, да сплыло… – грубо и жестко сказал Стабарин.

Неделин сник и безгласно развел руками.

Аннушка, вернувшись с гитарой, присела на краешек дивана и запела. Ее голос звучал напряженно, на глаза навертывались слезы. Не дослушав до конца романс, Стабарин раздраженно прервал:

– Достаточно. Иди.

И, возвращаясь к приятным воспоминаниям, оборотился к графу:

– Да, ваше сиятельство. Тахтаушев пустяковым был помещиком – а хозяин своего слова. Обещал отдать красавицу девку за собаку и отдал. Что ни говорите, бла-агородный человек. Дворянин!

Гошка долго не мог уснуть в ту ночь. Ворочался с боку на бок в тесной и душной Мишкиной каморке. Думал с ненавистью: «Сколько от вас людям мучения и горя, поганое племя. И отчего вам дана такая власть?»

Глава 10

ПРИВЕТ ОТ САНТО СЕРАФИНО

Две недели длилась Гошкина служба при Александре Львовиче Триворове. Раздеть грузного барина, одеть. Среди ночи, по звонку, подать пить. И опять ждать, когда звякнет звонок. Спал Александр Львович плохо. В ночь по десять раз требовал то воды, то трубку, то бутылку вина, то капустного рассола, то еще чего. А что поделаешь? Приказано – исполняй.

Одно утешение – кабинет Стабарина, в который Гошка получил теперь доступ. Просторный, обставленный старинной резной мебелью, креслами и диванами, обитыми темно-вишневой кожей, он был пропитан запахами дорогих сигар и тонких французских духов. До потолка высились застекленные книжные шкафы. И повсюду, куда можно было пристроить – над диванами, камином, на дверях, во всех простенках, – оружие. Чего тут только не было! Ружья, пистолеты, кинжалы, сабли, алебарды, топоры, шестоперы – все это собиралось лет триста дедами и прадедами. Находились здесь предметы вооружения, согласно преданиям, принадлежавшие знаменитым полководцам и даже московским великим князьям и царям.