Спор о варягах
Шрифт:
В борьбе за термин «Русь» сказались и этот страх и опасения за урон национального достоинства: зазорно носить чужое имя. А не зазорно носить людям личные имена Петр и Георгий (греческие), Иван, Марья, Михаил (древнееврейские), Игорь и Ольга (варяжские)? Откуда приходят имена — дело случайное. Переселения и завоевания тоже зависели от множества конкретных обстоятельств истории и происходили в разных направлениях. Привязывать судьбу спора к исходу установления таких конкретных событий — значит ставить решение важных вопросы истории в зависимость от выяснения случайных обстоятельств —
Основные бои идут теперь на четвертой ступеньке.
М. Археология на чаше весов
Количество варягов, их вклад и влияние в русской культуре — вот главные вопросы современного спора, по которым определяют сейчас, кто норманист, кто — нет. Признание «сколько-нибудь значительного воздействия» (стр. 4-5) варягов в этом вопросе И. П. Шаскольский уже и в формулировку ввел, определяющую принадлежность к норманизму. Впрочем, он колеблется в определении размеров воздействия, признание которых является криминалом:
«Норманизмом, — пишет он двумя строчками ниже, — мы считаем все теории и концепции, приписывающие скандинавам-норманнам наиболее важную или решающую роль в коренных событиях истории нашей страны IX—XI вв.», как то: «формирование классового общества, образование Древнерусского государства, начало развития феодальных отношений, формирование русской народности и ее материальной и духовной культуры» (стр. 5).
И тут же И. П. Шаскольский добавляет: «Норманизм —- это преувеличение роли норманнов...» (стр. 5). Но если норманизм — это преувеличение, то какова же норма? А норма-то, выходит, как следует и не определена!
Все резкие заявления об отсутствии сколько-нибудь значительных варяжских элементов в наших курганах основаны главным образом на статьях Д. А. Авдусина, которые сам же И. П. Шаскольский признает несолидными, необъективными. И. П. Шаскольский пишет:
«При внимательном ознакомлении с содержащейся в этих работах полемикой по вопросу о Гнездовском могильнике становится очевидно, что обе стороны слишком увлеклись в своем споре. Арне и Арбман заметно преувеличивают роль норманнов в Гнездове, объявляя весь могильник в основном норманнским; но вряд ли прав и Авдусин, доказывая почти полное отсутствие в Гнездове погребений скандинавов» (стр. 117).
У читателя создается впечатление, что истинное количество норманнов в Гнездове, по мнению И. П. Шаскольского, посредине между крайними определениями Арне и Авдусина.
Арне считал, что в Гнездове не менее 25 скандинавских комплексов. Авдусин только 2 кургана признал скандинавскими.
Какова же «золотая середина» Шаскольского? Пересчитав со всей строгостью (с достаточным пристрастием) все гнездовские комплексы, которые неизбежно придется «отдать» скандинавам, И. П. Шаскольский включил в это число не менее 12 женских погребений и около 18 мужских, т. е. минимум около 30 комплексов! Остается обратиться к лучшему среди нас знатоку математики Александру Ивановичу Попову с просьбой выяснить, есть ли хоть какие-нибудь математические возможности признания цифры 30 средней между 2 и 25! (Проф. А. И. Попов с места: «Никаких!» — Общий хохот.)
Правда, И. П. Шаскольский добавляет: все равно это мизерная цифра по отношению к 700 раскопанным курганам Гнездовского могильника. Да, мизерная. А вот какова будет по отношению к достоверно славянским из этих 700? Громадное большинство-то ведь в Гнездове вовсе неопределимы! Кстати,
Арне в своем ответе Авдусину указал на это последнее обстоятельство и вообще, надо признать, с блеском разбил доводы Авдусина (Ате 1952; ср. Ша-сколький 1965:117). Это та самая статья Арне, которая осталась без ответа. Ни Д. А. Авдусин, ни другие советские археологи ничего не противопоставили ей. Вот печальный итог запальчивого спора с негодными средствами.
Все признают, что на данном этапе весь спор перенесен в основном в сферу археологии. В этом согласны и норманисты, и их противники. Т. Арне пишет: «Без археологического материала было бы невозможно получить какие-нибудь заключения о жизни славян VII—VIII вв., т. е. тех веков, которые непосредственно предшествуют выступлению варягов» (Агпе 1952:139). А. В. Арциховский считает: «с течением времени варяжский вопрос все более и более становится археологическим вопросом» (АгЫкНоУБку 1962: 9).
Воистину! Но из этого вытекают очень важные выводы. Сам же И. П. Ша-скольский с сочувствием передает слова А. В. Арциховского, что
«круг письменных источников по этой проблеме ограничен, и многие поколения историков бьются над интерпретацией одних и тех же памятников; напротив, археологический материал растет с каждым годом и дает все больше данных для решения многих проблем, которые ранее казались неразрешимыми, в том числе и для решения норманнской проблемы» (Ша-скольский 1965:107).
Считается, что за каждые 30 лет материал возрастает вдвое. Еще более существенно то, что тот материал, который накоплен и уже послужил для ответственных выводов, изучен чрезвычайно слабо — все археологи это знают. Так что его надо еще только исследовать по-настоящему, а на предварительные выводы, часто крайне поспешные, не очень-то полагаться! Ближайшие годы могут дать самые неожиданные результаты.
Возьмем, например, созвездие могильников Ярославского Поволжья — единственное полностью раскопанное, в большей (сохранившейся) части обработанное и полностью в этом виде опубликованное (Ярославское 1963). Еще недавно одни объявляли все созвездие целиком норманнским, другие с первого же взгляда — чисто славянским. А что оказалось на деле?
В самом большом и лучше всего изданном из всех трех могильников Ти-меревском, по строгим подсчетам автора публикации, 38% погребений оказалось финскими [принадлежащими финно-угорским народностям Поволжья], 15% — славянскими и 4% скандинавскими. И. П. Шаскольский приводит эти цифры, особо отмечая: «Лишь 4%!» (стр. 157, прим. 249). Но ведь 43% погребений Тимеревского могильника остались без определения. А если пересчитать проценты по отношению к количеству определенных погребений, то цифры получатся соответственно 67, 26 и 7.