Спор с поэтом

Олжас Сулейменов написал книгу «A3 и Я» (Алма-Ата, 1975), чтобы «вместе с раздражением чувств читателя вызвать и раздражение мысли». Читая отклик А. Кузьмина на эту книгу, видишь, что О.Сулейменову удалось выполнить только первую часть задачи. Количество фактических ляпсусов в книге Сулейменова превышает число страниц (304), и, видимо, многие из них сделаны нарочно, чтобы упрекнуть будущего рецензента в том, что он даже таких общедоступных вещей не знает. Кузьмин попался на эту удочку первым.

Вместо того чтобы отметить десяток-другой фактических ляпов и тем самым показать, что перед читателем поэтическая мистификация, Кузьмин пускается в длинное рассуждение о преимуществе диалектического материализма над позитивизмом, что само

по себе верно, но в Советском Союзе ни для кого не ново и, главное, не имеет никакого отношения к эмоциональным фантасмагориям Сулейменова. Огюст Конт никогда не предлагал смотреть на историю «глазами поэта».

А.Кузьмин осуждает Сулейменова за скептицизм, который тот проявляет и к научным работам, и к источникам. Однако, хотя в «Повести временных лет» четко сказано, что три брата-варяга Рюрик, Синеус и Трувор положили начало Руси, Кузьмин относится к тексту скептически и полностью (причем – справедливо) отвергает «норманнскую теорию». Он даже пишет: «Теперь не нужно доказывать, что летопись – результат неоднократного и небеспристрастного редактирования» [1] . Так-то оно так, но тогда в чем различие между Кузьминым и Сулейменовым? Затем Кузьмин резко осуждает Сулейменова за то, что тот считает главной опасностью для науки «пытку патриотической критики», и поясняет, что патриотизм не обязан соседствовать с фальсификациями». Тут он прав, и, видимо, защищаемый им труд Татищева не должен подвергаться огульному осуждению лишь потому, что в нем содержатся версии хода событий, отличные от версий Ипатьевской и Лаврентьевской летописей. Но как совместить с понятием патриотизма утверждение того же Кузьмина, что «этнос – прежде всего – социальная, а не биологическая категория»?

Что значит это «прежде», а что «потом»? Оказывается, «застойность форм уклада и языка имеют в конечном счете (курсив наш. – Л.Г.) социальное происхождение». Не пытаясь ответить на вопрос, каковы эти формы в начальном счете и зачем вообще такое странное деление, применим тезис Кузьмина к обсуждаемой проблеме. В.Н. Татищев жил в феодальной формации, был столбовым дворянином, богачом и вельможей, а Олжас Сулейменов – член ССП, обучался в советском вузе и активист социалистической формации... подобно доктору исторических наук Кузьмину, примерно с равным заработком. Следовательно, по тезису Кузьмина, он и Сулейменов принадлежат к одному этносу и с позиций патриотизма должны вместе обрушиться на Татищева, благо покойник ответить не может. Но поскольку Кузьмин защищает Татищева и пишет, что «именно тюркский патриотизм явился для автора (Сулейменова) побудительным мотивом к занятиям историей тюрко-славянских... отношений», то либо Кузьмин выступает как антипатриот, либо его определение понятия этнос, а следовательно, и патриотизма – неверно. А коль скоро так, то неверны и все вытекающие отсюда оценки. Ошибка Кузьмина не случайна. Она основана на крайне ограниченном знании естественных наук. Что есть биология и связанная с ней антропология, он знает, но о современной научной географии, в частности об учении о биосфере как оболочке Земли, он понятия не имеет. Так внесем ясность! [2]

Конечно, этнос – не биологическая категория, хотя все люди, составляющие этнос – организмы.

Система организмов одного вида в одном регионе при неограниченном и неорганизованном скрещивании называется популяцией. Популяция отличается от этноса отсутствием социальных институтов и противопоставлением себя другим популяциям, тогда как для этноса главное – это принцип «мы» и «не мы», т.е. все остальные, и ограничительные брачные законы.

Все этносы имеют смешанное происхождение и возникают эпизодически, но создавшись в определенных географических условиях, они проходят фазы этногенеза, вплоть до распадения или превращения в реликт. Различия между этносами идут за счет ландшафтных различий места их сложения, т.е., попросту говоря, «у народов есть родины». А это значит, что понятие «этнос» не биологично и не социально, а географично, в том смысле, что этносы являются частными системами внутри биосферы. Эти системы нестабильны, т.е. возникают и исчезают в историческом времени, и различаются между собою не расовыми чертами, не языком, не социальной структурой, не идеологией (явлением общественным), а поведенческими стереотипами, о чем писал еще Татищев, которого Кузьмин защищает от Сулейменова. «Умному до веры другого ничто не касается и ему равно лютор ли, кальвин ли, или язычник с ним в одном городе живет, или с ним торгуется, ибо не смотрит на веру, но смотрит на его товар, на его поступки и нрав» [3] .

Как известно, «нравы» этносов складываются в процессах приспособления к среде географической и социальной. А поскольку эти условия на Земле разнообразны, то и многообразие этносов – естественная форма жизни человека на своей планете. Это многообразие не влечет за собой трагичных последствий. Губительные войны возникали по совсем иным причинам, которых мы сейчас разбирать не будем, потому что войны между половцами и русскими были не больше, а меньше, чем между суздальцами и киевлянами в 1169 г., или черниговцами и волынянами в 1203 г., когда был сожжен и разграблен Киев – «мать городов русских».

А.Кузьмин просто не прав, когда утверждает, что «половецкое нашествие отодвинуло Русь от Русского (Черного) моря». Олег Святославич покинул Тмутаракань только потому, что в союзе с половцами добыл себе стол в Чернигове. Тмутаракань до середины XIII века существовала как торговый город с населением не из половцев, а из алан, готов и русских [4] . Половецкие степи были покорены Владимиром Мономахом в 1115-1116 годах. Границей Руси стал Дон за которым жили «дикие» половцы – союзники суздальских князей. Белая Вежа – небольшая крепость находилась на левом берегу Дона [5] Доктору исторических наук, специалисту по Древней Руси, эти вещи полагается знать.

Итак, поэт, имеющий право на вымысел и безответственность суждений, провел за нос историка, принявшего фантазию всерьез. Но если А.Г. Кузьмин не смог разобраться даже в таком простом тексте, то как же он читает летописи, где система ассоциаций и манера подачи куда сложнее? И куда смотрел его рецензент? Вот вопросы, значительно более важные, нежели буйное воображение алма-атинского поэта.