Спортивный журналист
Шрифт:
Когда мы выходим во двор, Викки демонстрирует мне великолепнейший удар по шару – ноги широко расставлены, молоток покачивается между ними, как маятник, шар уходит по хорошей прямой, и Викки довольно вскрикивает. Я, по природе своей, предпочитаю во всем боковой подход, к тому же я немного играл в гольф и в «Сиротских соснах», и когда только еще женился на Экс. Кроме того, я предпочитаю наносить удар одной рукой и потому на «касания» не покушаюсь. Я бью, Викки окидывает меня мрачным, неодобрительным взглядом и с пущей прежнего агрессивностью встает у своего шара,
Детройтская погода добралась наконец и сюда, пусть и не в столь бурном виде. Прежнего неистовства в ней нет, она довольствуется резкими порывами ветра и редкой ледяной моросью, умеренным пригородным дождичком. Правда, освещение стало иным, воскресная янтарность сменилась послеполуденным аквамарином. В сущности, находиться на свежем воздухе, вне стен дома сейчас чрезвычайно приятно даже при том, что играть мы вынуждены под взглядом распятого Христа. Куда подевался отец Викки, хотел бы я знать? Следует ли мне считать его отсутствие дурным знаком, выражением неприязни? Следует ли задаться вопросом, что я, собственно, здесь делаю? В конце концов, я сюда приглашен, а на меня неотвратимым образом наваливается чувство, что я одинок здесь, как кочевник в пустыне.
– Ну что, нравится тебе игра? – спрашивает Викки. Ей удалось подвести свой зеленый шар достаточно близко к моему желтому и хлестким щелчком отправить его по траве в цветочную клумбу, где он и затерялся среди растущего у стены дома львиного зева.
– Я вроде бы неплохо справлялся.
– Ступай возьми другой шар. Красный. Они приносят удачу.
Викки стоит в позе лесоруба, положив молоток на плечо. Ей осталось пройти всего пару воротец, но она притворяется, будто хочет, чтобы я нагнал ее.
– Я сдаю партию, – говорю я и улыбаюсь. – Чего?
– Так говорят шахматисты. Я тебе не пара.
– Это неважно. Сам же вызвался играть, а теперь отказываешься. Иди за шаром.
– Нет, не пойду. Я плохой игрок, сызмальства таким был.
– Техасцы в крокет на деньги играют. Там к нему относятся очень серьезно.
– А я – нет, потому в нем и несилен.
Я сажусь на сырую ступеньку веранды, рядом с ее красными туфельками, чтобы полюбоваться зеленоватым светом и прелестно изгибающейся улицей. Этот змеевидный полуостров – дело рук предприимчивого застройщика, который привез его сюда на грузовиках и создал на месте болота. Неплохая была идея. Если закрыть глаза, что я на миг и делаю, можно представить, что ты в Хайанис-Порте.
Викки возвращается к своему зеленому шару, бьет по нему, но небрежно, на мой манер, чтобы показать, что делает это не всерьез.
– Девочкой я смотрела «Алису в стране чудес», вместе с Кэйдом. Знаешь этот фильм? – Она поворачивается ко мне проверить, слушаю ли я. – И в том месте, где они играют в крикет головами страусов, – или что это были за розовые птицы? – разревелась во все горло, решив, что птичек для этого
– Фламинго, – улыбнувшись, говорю я.
– Это фламинго были? Ладно, теперь я знаю, кого оплакивала. – Хлесткий удар. Зеленый шар катится к полосатому колышку, но сворачивает влево. – Ну вот, это ты виноват. На целую милю промазала.
Она стоит, раздвинув бедра, овеваемая ветерком. Я смотрю на нее и испытываю жгучее желание.
– Играть ты ни во что не играешь, но все время пишешь об играх. Все у тебя задом наперед.
– Мне это нравится.
– А как тебе понравился старичок Кэйд? Душка, правда?
– Хороший парень.
– Если бы он позволил мне приодеть его, был бы еще лучше, точно тебе говорю. Кэйду подружка нужна. А он помешался на работе в полиции.
Викки подходит ко мне, садится ступенькой ниже, расправляет под собой юбку, обнимает колени. Сладкий запах ее волос. Поднявшись наверх, она не пожалела «Шанели № 5».
Я не хочу сейчас разговаривать о Кэйде, но взамен предложить мне нечего. Приближающийся драфт НФЛ Викки не интересует, как и лидерство, которое «Тигры» почти сразу захватили на востоке страны, или исход матча «Никсов», и я довольствуюсь тем, что сижу на веранде, будто ленивый землевладелец, дышу соленым воздухом и смотрю в небо, на дневную луну. Занятие, на свой манер, вполне вдохновительное.
– Ну, как тебе здесь? – Викки через плечо оглядывается на меня и снова отворачивается к дому напротив, такому же многоуровневому, но с фасадом в восточном духе, его зубчатые свесы красны, как у китайских домов.
– Отлично.
– Знаешь, ты сюда совсем не вписываешься.
– Я приехал, чтобы увидеть тебя. А вписываться куда-то у меня и в мыслях не было.
– Это я поняла, – говорит она и покрепче обнимает колени.
– Где твой папа? Мне начинает казаться, что он меня избегает.
– Ну вот еще.
– Если мое присутствие здесь создает кому-то лишние проблемы, я исчезну как дым, ты же понимаешь.
– Еще бы оно их не создавало. Мебель ты всю переломал, еду разбросал по полу, да еще бедному старичку Кэйду нахамил. Конечно, тебе лучше уехать. – Викки опять оборачивается, но теперь смотрит на меня, как на человека, попытавшегося прочитать «Отче наш» на «поросячьей латыни». – Не будь дураком. Ни от кого он не прячется, Хозе. Сидит в подвале, занимается своим хобби. Может, и не знает даже, что ты приехал.
Викки поднимает сердитый взгляд к напрягшимся небесам.
– Если кто и создает здесь проблемы, так это старушка сам-знаешь-какая. Однако об этом я говорить не могу. Его отрава, пусть сам ее и пьет.
– Так же, как ты моя.
Я соскальзываю ступенькой ниже, чтобы крепко обнять Викки за плечи. Никому на улице Арктической Ели, ни на одном ее конце, ни на другом, дела до этого нет и быть не может – тут вам не мнительный Мичиган. Тут мы, я так понимаю, можем обниматься и миловаться на ступеньках, пока у нас не отсохнут руки, и здешний народ только рад будет.