Справедливость
Шрифт:
Реальный возраст таджички (сорок восемь лет) на двадцать процентов больше, чем внешний: Сохибджомол хорошо знает, что выглядит максимум на сорок, спасибо здоровому образу жизни, отсутствию алкоголя и никотина в рационе плюс регулярному спорту. Всё это в сумме компенсирует достаточно нездоровый график работы (трёхсменный, если совсем точно) и кое-что из служебного прошлого, о чём Имроншоева категорически не любит говорить вслух ни при ком.
Не являясь в настоящее время оперативным работником лично, женщина, вместе с тем, имеет весьма солидный опыт и опросов, и допросов (пусть
Когда возвращаются мужчины, приносящие всё для чая, Шукри уже спокойна и настроена общаться конструктивно. Её немного удивляет, что за чаем здесь ходят мужчины, но когда Сохибджомол начинает лично заваривать чай, Шукри догадывается, что имеют место какие-то особенности ситуации.
Насколько я вижу (наблюдая мир вокруг себя), этот мир для большинства окружающих меня людей является постоянным превозмоганием. Если записать списком в порядке убывания наиболее часто встречающиеся эмоции и ощущения людей, это будет выглядеть примерно так (за редкими исключениями):
Досада. Концентрация для превозмогания. Уныние, порой вплоть до депрессии. Жалость (преимущественно к самому себе, к сожалению). Очень часто — предвкушение опьянения; это, конечно, положительно по эмоциональному тону, но какова суть!
Ермек и приглашённая им переводчица приятно отличаются от большинства окружающих и системой ценностей, и внутренним настроем. Пока ходим за чаем, принимаю решения не терять времени и использовать оное для допустимых расспросов:
— Вы позволите спросить, что всё же сподвигло вас вмешаться? Если позволите, было бы интересно узнать ваши мотивы, — как можно дружелюбнее задаю вопрос. — Поначалу, кажется, вы не были расположены вникать и подключаться лично.
— А вы всегда чувствуете желания людей? — чуть удивляется в ответ Ермек, не отвечая на вопрос вслух.
— Как и все люди церкви, более или менее. Особенно при определённых условиях. Кои можно создать и усилить собственноручно, — развожу руками. — Я уверен, что и ваши священнослужители, истово преданные канонам вашей религии, способны разбираться в людях аналогичным образом и ничуть не хуже.
— Мне кажется, в данной теме могут совпасть и общие интересы, — достаточно откровенно отвечает Ермек после небольшой паузы. — И зоны ответственности моей организации.
После того, как мы с Ермеком возвращаемся со всеми чайными принадлежностями, переводчица протягивает Ермеку лист бумаги, испещрённый затейливой вязью.
— О, это что и по-каковски? — спрашивает женщину майор.
— Дари же, — отвечает та, удивлённо пожимая плечами. — Её заявление, с указанием обстоятельств. Сейчас к себе приду, тебе всё переведу и зашлю.
— Это не долго? — с надеждой в голосе говорит майор. — Сам перевод?
— Семь минут, — уверенно кивает собеседница. — Язык один. Просто у них алфавит арабский в основе. А что тебя так испугало?
— Вот этот алфавит и испугал. Где тут вообще буквы… и как их разобрать…
— Тебе и не надо разбирать. Переведу же, — кивает таджичка.
— Сейчас можешь зачитать, что тут?..
— Конечно. Слушай… —
После этого Ермек вместе с Сохибджомол проводят быстрый, но достаточно информативный опрос девочки (замаскированный, правда, под чаепитие).
Насколько я вижу по Ермеку, ответы девочки работы ему нисколько не убавили, а только добавили: например, она не смогла вспомнить даже номера машины брата.
Не смотря на очень грамотную и профессиональную работу Имроншоевой, являющейся, без натяжек, лучшим оперативным переводчиком Управления (а может и всей Службы — учитывая её возраст и послужной список; по крайней мере, по своим языкам, особенно если принять во внимание психологию подобного рода бесед), результаты разговора Ермека не радуют. Сплошной ворох работы, без гарантий результата и без каких-либо «просветов» в виде информационных подарков от самой девочки.
Единственная подвижка (да и то, больше для самой девочки) появляется только после того, как Шукри, по вопросу майора, рисует логотип банка, в котором, по её словам, брат собирался размещать деньги. А сам логотип молодая афганка видела на каких-то банковских бумагах, не вдаваясь в их детали.
— ФОРТЕ же, — уверенно говорит Имроншоева, глядя на рисунок девочки. — ФОРТЕ БАНК, она алфавита нашего не знает, но рисунок же узнаваем.
— Ага. С утра проверю, — кивает Ермек. — Можешь перевести ей, чтоб молилась. Если брат с деньгами всё же успел в банк… но проверить получится только с утра. — Затем майор поворачивается к священнику. — Заявление о попытке изнасилования на хозяина их съёмного дома можно тоже написать. Но толку будет мало. Компетентно говорю, как владеющий обстановкой. Сил потратите много, самого дебила не посадят. Надо знать тенденции в судах…
— Я поеду с ней туда лично, где они жили; заберу, либо помогу ей самой забрать, их вещи. Тогда и посмотрю всё на месте, — отвечает русский. — Знаете, господин майор… У нас есть правило. «Не гневайтесь на врагов своих, чада мои, но дайте волю Гневу Господнему. Ибо страшнее вашего будет он в тысячи раз». Если короче, Бог покарает, — уверенно заканчивает священник. — Если не секрет, а как искать будете?..
— Вам весь план ОЭрЭм рассказать? — весело вскидывается майор, который уже явно что-то прикидывает. Самого майора в этот момент посещают одновременно две параллельные мысли: во-первых, кажется, русский явно собирается лично поучаствовать в разговоре с хозяином съёмного дома и, наверняка, лично приложит руку (или что придётся) в качестве упомянутой им только что божьей кары в адрес проштрафившегося хозяина.
Но ни вмешиваться, ни мешать русскому майор, разумеется, и в мыслях не имеет.
Второе: о плане мероприятий русский священник явно спросил так, как будто что-то в этом понимал. Хотя и не в той терминологии. Потому что тут же переспросил:
— Что-что? Не могли бы расшифровать?
— Оперативно-розыскные мероприятия, — поясняет Имроншоева со своего места до того, как Ермек открывает рот.