Спринт до начала гимна
Шрифт:
Те, кто выиграл, разразились смехом и победными кликами; они явно собирались выиграть снова. Хулихен благодарно помахал им рукой. Проигравшие стали тормошить Дуна:
– Слышал, как тебя оскорбляют? Не спи, старина!
– Как только девица, черт бы ее побрал, запоет, сразу оглохни!
– Все по местам, быстро!
– И Тималти начал торопливо распихивать на две стороны собравшихся.
– Нет зрителей, - сказал Хулихен, - а какое же это состязание без зрителей, какой это бег с препятствиями?
– Тогда...
– и Фогарти обвел нас, моргая, взглядом, - зрителями будем мы сами!
– Идет!
Довольные, все бросились рассаживаться по креслам.
– Или еще лучше, - послышался откуда-то из передних рядов голос Тималти, почему бы нам не разделиться на две команды? Дун и Хулихен - это само собой, но за каждого болельщика Дуна или, соответственно, Хулихена, который выскочит до того, как гимн приморозит его к месту, будет засчитываться дополнительное очко - согласны?
– Согласны!
– Простите, - сказал я, - но ведь некому судить снаружи.
Все головы повернулись в мою сторону.
– Ах ты, черт!
– вырвалось у Тималти.
– Верно. Нолан, наружу!
Чертыхаясь, Нолан потащился по проходу к дверям.
Из кинобудки наверху показалась голова Фила:
– Ну что, оболтусы, готовы?
– Готовы - если готова девица и готов гимн!
И свет погас.
Оказалось, что я сижу рядом с Дуном, на втором месте от прохода. Я услышал его просящий шепот:
– Толкай меня, парень, не давай красоте отвлекать от дела, хорошо?
– Да замолчи ты!
– оборвал его кто-то.
– Не мешай смотреть, ведь тут тайна...
Да, пожалуй, она была тут, тайна песни, искусства, жизни, юная девушка, поющая на экране, где ожило неумирающее прошлое.
– Мы на тебя надеемся, Дун, - шепнул я.
– Что?
– отозвался он. Он глядел на экран и улыбался.
– Посмотри только, до чего хороша! Слышишь, как поет?
– Мы на тебя поставили, Дун, - напомнил я.
– Готовься!
– Ладно, - проворчал он.
– Дай кости расправлю. Господи помилуй!
– Что такое?
– Как же я раньше не заметил? Правая нога! Пощупай. Нет, не здесь. Омертвела она, вот что!
– Ты хочешь сказать, онемела?
– с отчаянием в голосе спросил я.
– Омертвела или онемела, черт возьми, из игры я выхожу! Бежать придется тебе. Бери мою кепку и шарф!
– Твою кепку?
– Когда побежишь, ты их покажешь, и мы объясним, что бежишь ты из-за моей дурацкой ноги!
Он нахлобучил на меня кепку, повязал шарф.
– Но послушай...
– запротестовал было я.
– У тебя получится! Помни только - не трогаешься, пока не увидишь на экране: КОНЕЦ! Песня кончается! Боишься, наверно?
– А как ты думаешь?
– Побеждает слепая страсть, сынок. Бросайся вперед очертя голову, наступишь на кого-нибудь - не оглядывайся. Вот, уже!
– Дун подобрал ноги, чтобы не загораживать мне проход.
– Песня кончилась. Он ее целует...
– КОНЕЦ!
– закричал я.
Я выскочил в проход между креслами и помчался вверх, и на бегу думал: "Первый! Впереди! Не может быть! Дверь!"
В миг, когда раздались первые звуки гимна, я уже распахнул дверь.
Вылетел в фойе - наконец-то!
"Победа!" - подумал я, с трудом в это веря. Кепка и шарф Дуна на мне были как победные лавры. Победил! Победил за свою команду!
Ну а кто второй, третий, четвертый?
Я повернулся к двери как раз, когда она захлопнулась.
И тут я услышал за ней вопли и выкрики.
Боже, подумал я, видно, шестеро кинулись не к тому выходу, кто-то споткнулся, упал, кто-то на него повалился. Вот почему я первый и единственный! И теперь там идет беззвучная, яростная схватка, две команды сплелись в смертельной борьбе, кто навзничь, кто верхом, кто на сиденьях, кто под сиденьями - наверно, так!
"Я победил!" - хотелось мне закричать, чтобы остановить свалку.
Я распахнул дверь.
Я вперил взгляд в темную бездну, откуда не слышно было никаких звуков.
Подошел Нолан и заглянул через мое плечо.
– Вот вам ирландцы, - сказал он, кивая.
– Как ни дорог им спорт, искусство еще дороже.
Ибо что доносилось теперь оттуда, из мрака?
– Прокрути снова! Еще раз! Ту, последнюю песню! Фил!
– Никто не трогайтесь с места! Я прямо на седьмом небе. Дун, ты был прав!
Мимо меня прошел Нолан, он тоже хотел сесть.
Долго глядел я вниз, на ряды, где гимновые спринтеры, из которых ни один даже не поднялся с места, сидели и вытирали глаза.
– Ну так повторишь еще, Фил, дружище?
– донесся из передних рядов голос Тималти.
– Будет сделано!
– отозвался из будки Фил.
– Только без гимна, - добавил Тималти.
Бурные аплодисменты.
Тусклый свет погас. Огромным раскаленным очагом засветился экран.
Я выглянул наружу, в здравомыслящий, ярко освещенный мир Графтон-стрит, "Четырех провинций", отелей, магазинов и гуляющей публики. Я не знал, что мне делать.
Потом зазвучал "Прекрасный остров Иннисфри", и под его звуки я снял кепку и шарф, сунул эти лавры под соседнее сиденье и медленно-медленно, стараясь продлить наслаждение до бесконечности, опустился в кресло...