Спроси свою совесть
Шрифт:
— Ну машину, — под общий смех признался Сергей.
— Вот так-то, — подвёл итог спору Николай. — Дай бог, как говорится, всем нам в достатке жить. Ну, а если излишек подвернётся, мы и от него не откажемся!
Все зашумели, обрадованные, что спор кончился. Серёжка ещё пытался что-то сказать, но его уже не слушали.
— Танцевать! — призывно махнула рукой Лида, выходя из-за стола и направляясь к двери в соседнюю комнату.
— Танцевать! — подхватили все.
К Ивану и Ире подошёл, сердито бурча, Серёжка
— А всё-таки я прав, — упрямо заявил он. — Хотел я им сказать о том, что Ленин говорил: при коммунизме из золота общественные уборные делать будут, да неудобно было за столом.
— Милый Серёженька, — неожиданно ласково проговорила Ирина, — ты как во сне живешь. Проснись, оглядись вокруг! У какой уважающей себя девушки сейчас нет золотых серёжек? У большинства! У какой молодой пары ты не увидишь золотых обручальных колец? Да без этого и свадьба не мыслится! А ты — общественные уборные! Пойдём, Ваня, танцевать.
И она увлекла за собою Ивана, ошеломлённого не менее Сергея, в соседнюю комнату, где уже вовсю гремела музыка.
Иван испытывал непонятное ему чувство какого-то неудовольствия. Во время танцев он пригляделся к девчатам и убедился, что Ирина была права: почти у всех у них были в ушах золотые серёжки, да и у Ирины в самых мочках уха блестели две красные капельки.
— И как только это я раньше не замечал? — удивлённо думал он. — Или они надевают эти серёжки вот на такие вечера, а в школу их не носят? Или просто до этого я не обращал внимания?
Тревожащее чувство не покидало его ни во время танцев, ни после, когда снова уселись за стол пить чай с «фирменным, норинским», как объявила Лида, пирогом с яблоками.
Ушли они с Ирой из гостей раньше всех, только Женька Курочкин исчез до них, как-то незаметно тихо, что обычно было ему не свойственно.
Медленно шли они по тёмным, притихшим улицам. Ирина чему-то задумчиво улыбалась.
— Знаешь, Ирина, — негромко начал Иван, — я всё время возвращаюсь в мыслях к тому спору, который за столом был. И мне кажется, что Серёжка всё же прав.
— В чём? — остановилась Ира. — В том, что хорошо жить — это плохо?
— Да нет, — поморщился Иван, — не в этом. Конечно, каждый хочет жить получше. Но вот когда эта погоня за вещами, за побрякушками становится чуть ли не самоцелью, главной жизненной идеей! Вот это и есть, по-моему, скатывание в болото мелкобуржуазного мещанства!
Ирина по-прежнему молчала, улыбаясь каким-то своим мыслям.
— И насчёт машин Серёга тоже прав, — продолжал Иван. — Вон у меня сосед купил «Москвича». Так он на нём осенью ездит по дальним совхозам, скупает там яблоки по двадцать, по тридцать копеек за килограмм, а зимой продаёт по полтора рубля! Так какое же это средство передвижения? Это уже средство для спекуляции, для личной наживы. Хуже нет, когда человек становится рабом вещей или денег. Так ведь?
Ирина неопределённо пожала плечами.
— Понимаешь, — развивал свою мысль воодушевившийся Иван, — вот вся эта тяга к золоту, к тряпкам, к побрякушкам она, как бы тебе это поточнее сказать, вот вроде закона всемирного тяготения, к земле прижимает. И для того, чтобы взлететь, необходимо преодолеть этот закон. Согласна?
— Согласна, согласна, — ответила Ирина. Но по её голосу Иван догадался, что это сказано только для того, чтобы не молчать, а на самом деле мысли Ирины заняты чем-то другим.
— Да ты не слушаешь меня. О чём ты думаешь?
— Не скажу, — негромко прошептала Ирина, отрицательно качнув головой.
— Нет скажи! — оскорблённо настаивал Иван. — Иначе я обижусь.
— Я стесняюсь.
— Кого? — искренне удивился Иван. — Меня?
— Ну хорошо, — поколебавшись, согласилась Ирина. — Только ты не гляди на меня.
Она отвернулась от Ивана, спрятала лицо в воротник пальто и тихо проговорила:
— Просто я представила себе… как лет через пять… или восемь… мы едем с тобой на автомобиле. Ты за рулём… я рядом… а сзади — две или три мордашки…
— Ира!..
Иван даже задохнулся от нахлынувшего внезапно на него всепоглощающего ощущения счастья. Он повернул её лицом к себе и утонул в широко раскрытых навстречу ему серых глазах. А потом прижался своими губами к вздрагивающим тёплым губам Ирины.
Время остановилось. Только гулким метрономом отстукивали их сердца. Наконец Ирина отстранилась.
— Домой пора, — прошептала она, поправляя шапочку. Потом взяла его под руку, доверчиво прижалась плечом, и они опять пошли вниз по улице.
Шли молча, время от времени поглядывая друг на друга. Ира улыбалась и, наконец, не сдержавшись, фыркнула.
— А теперь чему смеёшься? — спросил Иван.
— Так. Вспомнила твой подарок, — улыбаясь, ответила Ирина. — «Сердце на ладони». Это про таких, как ты, наверное. У которых вся душа нараспашку.
— А тебе хотелось бы, чтобы я хитрил и притворялся? — обиженно проговорил Иван.
— Дурашка ты мой, — ласково сказала Ирина и теснее прижала его руку к себе. — Именно таким вот тебя и люблю.
Впервые между ними было произнесено это слово. И хотя сказано оно было просто и тихо, для Ивана оно прозвучало праздничным звоном колоколов, на мгновение даже оглушив его. Он склонился к руке Ирины и прижался губами к светлой полоске кожи, белеющей между варежкой и рукавом пальто.
— Ты чего? — спросила она, не отнимая руки.
— Я тебя тоже люблю! — тихо и торжественно, как клятву, произнёс Иван.
— Я знаю, — просто ответила Ира.
Они шли молча. После сказанного все другие слова казались лишними, серыми. Наконец Ира заговорила: