Спроси свою совесть

Андрианов Федор Константинович

Судья звякнул карандашом по графину и укоризненно качнул головой. Сергеев виновато взглянул на него и исправился:

— Помнишь, Курочкин, наше комсомольское собрание о труде? Там один из наших друзей высказал хорошую мысль: труд способствовал превращению обезьяны в

человека, а отсутствие труда может вызвать обратный процесс. Вот это и привело тебя на скамью подсудимых. Мы с тобой играли вместе, отдыхали вместе, но никогда вместе не работали. Все в колхоз — а у тебя «больное» сердце, все на субботнике — а Курочкин отдыхает дома. Ты в жизни привык только все брать, ничего не давая. Вот почему ты не выдержал первого же столкновения с жизнью, первых же трудностей? Кто в этом виноват? И ты, и не в меру опекавшие тебя родители, и школа. Но больше всего ты, ты сам! Поэтому я сегодня и обвиняю тебя от имени общественности. Я обвиняю тебя в том, что ты забыл свой долг перед Родиной. Восемнадцать лет ты беззастенчиво брал все, что она щедро предоставляла тебе, а когда пришло время хотя бы частично вернуть ей взятое, ты всеми способами попытался избежать этого. Я обвиняю тебя в том, что ты пытался жить только для себя, изолировав себя от общества, вернее, поставив себя выше общества. Я обвиняю тебя в том, что ты стал приносить вместо пользы вред обществу. Вот почему я прошу суд достойно наказать тебя!

Сергеев перевёл дыхание и посмотрел на Женьку Курочкина. Вся бравада с того давно слетела, и он сидел какой-то полинявший, сникший.

— Но я также знаю, — продолжал Иван, — что задачи нашего советского суда —

не только наказывать преступников, но и перевоспитывать их. Я верю, Курочкин, что ты ещё станешь полезным членом общества. И единственное средство твоего перевоспитания — это труд, труд на благо общества. И чем скорее ты это поймёшь, тем скорее вернёшься к нам. Если же нет, то навсегда останешься в том болоте, в которое попал вместе со своими дружками, — Иван показал на Мишку и Ваську Зайца.

Он передохнул и перешел к обвинению Женькиных соучастников. Но Женька больше его не слушал. «А может быть, Иван прав?» — словно откуда-то из глубины появилась робкая мысль. Но тут же, будто забивая гвоздь в мозги, застучала другая: семь лет! семь лет!

Но вот судья обращается к нему:

— Обвиняемый Евгений Курочкин, вам предоставляется последнее слово.

Он встаёт, растерянный, беспомощный. Те эффектные фразы и слова, которые он приготовил в камере, забылись, потерялись, да теперь они и не нужны. Надвигается неотвратимое. Сейчас бы встать на колени, просить, чтобы простили. Поздно! Ну что ж, нужно достойно встретить расплату.

— Я верю вам, граждане судьи. Любой ваш приговор приму, как должное.

Он помолчал и, не удержавшись, просительно закончил:

— Если можете, поверьте и вы мне.

Судья удовлетворённо кивнул головой, посмотрел на заседателей и поднялся. Голос его был так же спокоен, ровен и строг, как и в начале заседания:

— Суд удаляется на совещание для вынесения приговора!