Спроси свою совесть

Зал суда — совсем небольшая комната, чуть побольше их столовой. Скамья подсудимых — отгороженная тесная лавочка. Когда сидишь, ноги не умещаются, коленки торчат уже за барьером…

В зале полно людей. А вот и мама… Как она постарела за эти два месяца! Даже за собой перестала следить: на голове простой серый платок (раньше она надевала его только в баню), потёртая шубка, бескровные губы (видеть их без помады непривычно) и красные глаза, к которым она ежесекундно подносит скомканный платок. Рядом глыбой врос в стул

отец. Руки на коленях, пальцы вытянуты, невидящий взгляд прикован к судейскому столу.

— Слушается дело по обвинению Курочкина Евгения Николаевича…

Голос судьи доносится откуда-то издалека, хотя до стола всего два метра.

— Подсудимый Курочкин, встаньте!

Это он — подсудимый? Да, взоры всего зала бьют в него.

Рука непроизвольно тянется к прическе и тут же безвольно опускается. Никак не может привыкнуть, что уже два месяца нет его буйной шевелюры — осталась на полу тюремной парикмахерской. Как держать себя? Что ж, всё продумано ещё в камере, и решение принято. Во всяком случае, этим любителям зрелищ особого удовольствия он не доставит: кающегося грешника не будет! Только бы не сбиться с тона!

— Ваша фамилия, имя, отчество?

К чему эти формальности? И судье, и всем сидящим в зале его фамилия известна нисколько не хуже, чем ему самому. Таков порядок? Ну что ж, он может ответить, это его не особо затруднит.

— Род занятий?

А в самом деле, каков род его занятий? Пожалуй, последний год основное занятие — танцы. Устраивает суд такой ответ?

В углу зала раздались негромкие всхлипывания. Мама! Так хочется сказать ей что-либо нежное, ласковое, успокаивающее. Но надо выдержать, выдержать! Любимая песня приходит на выручку:

— Не надо слёз: они мне будут сниться…

— Подсудимый, не паясничайте!

В коротком замечании столько привычного и одновременно непривычного! Сколько раз на уроках слышал он обращённое к нему «не паясничайте»: то сурово-осуждающее в устах Владимира Кирилловича, то добродушно-укоряющее в устах Лидии Васильевны. Но раньше это замечание сочеталось с его фамилией, а теперь со словом «подсудимый».

Доверяет ли он этому составу суда? Нет, не доверяет. По каким причинам? Очень просто: он не знает никого из членов суда. Это не причина для отвода? Как сказать. Ему с детства мама внушала, что нельзя доверять незнакомым, что люди в большинстве своём обманщики и мошенники, и в этом он успел уже убедиться на собственном горьком опыте.

— Подсудимый, должен вас предупредить, что от вашего поведения на суде, от вашего чистосердечного раскаяния и признания во многом будет зависеть и мера наказания, избранная судом.

Хорошо, он примет это к сведению. Равнодушно и безучастно слушает он такой же опрос своих товарищей по несчастью. Пустые и ничтожные людишки! Как нагло держали они себя с ним, Женькой Курочкиным, а теперь как подобострастно отвечают на каждый вопрос. Ничтожества!

Наконец-то суд приступил к опросу свидетелей. Это, пожалуй, интересней. Первым к судейскому столу подходит невысокий пожилой человек в кожаном светлом пальто, с невыразительным плоским лицом и маленькими бегающими глазами — это потерпевший, с ним уже приходилось встречаться на очных ставках, потом девушка, за ней — два паренька немного постарше его, Женьки. Оба из локомотивного депо, один — слесарь, другой — помощник машиниста. Это дружинники, которые вместе с милиционером задержали его дружков. Сам он сумел убежать, а они (он скрипнул зубами и искоса посмотрел на соседей по скамье) продали его.

Вот, кажется, и все, больше свидетелей не должно быть. Но судья вызывает ещё кого-то:

— Селиванов!

Владимир Кириллович? Не может быть! Причём тут он, его и близко тогда не было! Да, это он. Знакомая, чуть сутуловатая фигура, вечно немного прищуренные

глаза, которые могут быть такими добрыми-добрыми, тёплыми и ласковыми, а иногда они как бы наливаются свинцом, становятся тяжёлыми, такими тяжёлыми, что выдержать его взгляд почти невозможно. Ему пришлось это однажды испытать, когда он сказал англичанке в ответ на незаслуженную, по его мнению, двойку, что ей бы замуж нужно выйти, она бы добрее стала. Англичанка расплакалась и ушла с урока. Дальше было как обычно: принципиальная Ира Саенко чуть бойкот ему не объявила, девчонки всем классом накинулись, да и ребята некоторые… Ну, это всё наплевать, а вот неприятный разговор с Владимиром Кирилловичем один на один после уроков он запомнил надолго. И странно: Владимир Кириллович наговорил ему массу неприятных вещей, а он после этого стал к нему относиться с большим уважением. Впрочем, это дело прошлое, а сейчас зачем пришёл он? Потопить его, Женьку? Всё равно хуже, чем есть, не будет.

Но вот предварительные формальности закончены, сейчас начнётся процесс. Допросят его, «подельщиков», как называют в тюрьме соучастников преступления, свидетелей, и окончится изнуряющее томительное состояние. Встаёт судья.

— В суд поступило ходатайство от горкома комсомола о допуске к процессу в качестве общественного обвинителя Сергеева Ивана, заместителя секретаря комсомольской организации локомотивного депо.

Фамилия бьёт, как удар хлыста. Ваня, друг, — обвинитель? Нет, это запрещённый удар, он будет протестовать! А судья уже выслушал защитников, обвинителя, заседателей (Тем что! Они, конечно, согласны.) и просит общественного обвинителя занять свое место. Вот он идет по проходу, идет прямо и строго, так он обычно выводил на поле школьную баскетбольную команду на встречах с серьёзными противниками. Кажется, что сейчас он обернётся, кивнёт головой — и команда лёгкой трусцой побежит за своим капитаном. Когда-то и он, Женька Курочкин, был в их строю…

Горечь, обида и жалость к самому себе комком подступили к горлу. И, чтобы скрыть эти неожиданные слёзы, Женька зло и ожесточённо рванул рубашку у ворота — пуговица отлетела и покатилась под ноги Сергееву.

— Выслужиться хочешь? Друга потопить и на его спине в члены горкома выехать?!

Встретились взгляды, наткнулись один на другой, несколько секунд поборолись — и он не выдержал, отвёл глаза в сторону, а Сергеев коротко и негромко бросил:

— Дурак!

Нужно бы вскочить, закричать: «Прошу суд зафиксировать оскорбление, нанесённое мне общественным обвинителем!» Но зачем? Будь что будет. Тупое безразличие ко всему происходящему овладело им.

Адвокат, низенький, кругленький и какой-то мягонький (мелькнула в голове мысль: «Интересно, сколько ему заплатили мать с отцом?») приподнимается и наклоняется над столом, кажется, что он перекатывается по нему на своем круглом брюшке:

— Я прошу суд в интересах дела начать процесс с опроса свидетеля Селиванова с целью уяснения облика и характера моего подзащитного, а возможно, и причин, толкнувших его на преступление!

Судья наклоняется к женщине справа, затем к пожилому мужчине с густыми запорожскими усами, сидящему слева, — заседателям. Они о чем-то шепчутся, затем судья громко заявляет:

— Суд, посовещавшись на месте, решил удовлетворить ходатайство адвоката Петрова и начать процесс с опроса свидетеля Селиванова, а затем допросить подсудимых и остальных свидетелей. Пригласите свидетеля Селиванова!

Невысокий, плотный паренёк, он, кажется, учился на два класса ниже, значит, теперь уже девятиклассник, метнулся к двери:

— Владимир Кириллович, вас зовут!

И вот знакомая сутуловатая фигура у судейского стола.

— Что вам известно по этому делу?

Владимир Кириллович чуть прищуренными цепкими глазами неторопливо, как бы оценивая, осматривает судей за столом, адвокатов, подсудимых, задерживает взгляд на нём, Женьке, — в глазах его осуждение и в то же время какая-то мягкость, сожаление.