Спроси у пыли
Шрифт:
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Скудные дни — синее небо без единого облачка, сплошное синее море день за днем и плывущее по нему солнце. Дни изобилия — изобилия терзаний и апельсинов. Поедать апельсины с утра в кровати, ими обедать, давиться на ужин. Апельсины, пять центов за дюжину. В небе солнечный свет, и в желудке моем солнечный сок. Походы на японский рынок. Завидев меня, круглолицый японец улыбался и доставал бумажный пакет. Щедрый человек, он отваливал мне по пятнадцать, а то и по двадцать плодов за никель.
— Хотите бананы?
Конечно. И он докладывал парочку. Приятное новшество, апельсины плюс бананы.
— А яблоки?
Несомненно.
— Персик?
Безусловно.
Я волок коричневый пакет домой. Интригующее сочетание: персики и апельсины. Мои зубы вгрызались в мякоть фруктов, соки ворочались на дне живота и жалобно журчали. Было так уныло, там у меня в животе. Мне слышался скорбный плач, и маленькие мрачные облачка сжимали мое сердце.
Такое состояние загнало меня за печатную машинку. Я сидел перед ней — переполненный горем Артуро Бандини. Иногда по комнате проносилась какая-нибудь идея. Словно маленькая белая птичка. Она была вполне безобидна, не привносила ни сумятицы, ни беспорядка. Она только хотела помочь мне, милая белая пичужка. Но я набрасывался на нее и долбил ею по клавиатуре. В моих руках она была обречена на смерть.
Что же могло случиться со мной? Мальчишкой я молил святую Терезу послать мне новую авторучку. И мои молитвы были услышаны. Так или иначе у меня появлялась новая авторучка. Сейчас я снова обратил свои молитвы святой Терезе. Пожалуйста, дорогая и любимая праведница, пошли мне идею. Но она покинула меня, все боги отвернулись от меня, подобно Гаусману я остался один, кулаки мои сжались, на глазах слезы. И все, кто любил меня, все теперь отошли в прошлое. Даже Педро отрекся от меня, потому что самое большее, что я мог предложить ему, это были апельсиновые корки.
Я думал о доме: спагетти, плавающие в густом томатном соусе и щедро посыпанные пармезанским сыром, мамин пирог с лимоном, жаркое из баранины и горячий хлеб, я был так несчастен, что впивался ногтями в кожу на собственной руке и сжимал до тех пор, пока не появлялась кровь. Это приносило удовлетворение.
Я был самым несчастным созданием Бога, принужденным даже к самоистязанию. Естественно, на всей Земле не было горя горше моего.
Хэкмут должен был узнать об этом, могущественный Хэкмут, который пестовал гения на страницах своего журнала. Дорогой мистер Хэкмут, начинал я и впадал в воспоминания о добром славном прошлом, дорогой Хэкмут, страница за страницей, пока пылающий шар солнца на Западе медленно погружался в полосу тумана, поднимающегося с побережья.
Раздался стук в дверь, но я не шелохнулся, потому что это могла быть хозяйка насчет своей паршивой ренты. Дверь приоткрылась, и появилась лысая голова с осунувшимся бородатым лицом. Это был мистер Хеллфрик, он жил по соседству. Мистер Хеллфрик называл себя атеистом, бывший военный, теперь он прозябал на скудную пенсию, которой едва хватало, чтобы оплачивать его счета из винной лавки, несмотря на то, что он покупал самый дешевый джин. Хеллфрик постоянно ходил в одном и том же сером халате, на котором не было ни пояса, ни пуговиц. Выставляя из себя благопристойного человека, он совершенно не заботился, что халат всегда распахнут, и вы никуда не могли деться от вида груды мослов, поросшей волосами. Глаза у него, были красные, потому что после обеда, когда солнце добиралось до западной стороны отеля, он имел привычку спать, высунув голову из окна. Хеллфрик занял у меня пятнадцать центов, еще в первый день моего появления в отеле, но после многочисленных безуспешных попыток затребовать долг я оставил всякую надежду. Этот инцидент послужил причиной размолвки между нами, так что я был удивлен, увидев его голову в моей комнате.
Озираясь украдкой, он приложил палец к губам и зашипел на меня, предупреждая от шума, хотя я не проронил ни слова. Я хотел выказать ему свою враждебность, чтобы напомнить, что не питаю ни малейшего уважения к человеку, который не выполняет своих обязательств. Он тихонько прикрыл дверь и, ступая на цыпочках, направился ко мне, халат был широко распахнут.
— Ты любишь молоко? — прошептал он.
Конечно, я любил молоко и не стал скрывать этого. Тогда он изложил свой план. Тот парень из компании «Олдан», что развозил молоко по Банкер-Хиллу, был его другом. Каждое утро в четыре часа он оставлял свой грузовик на заднем дворе и поднимался к Хеллфрику по черной лестнице, чтобы принять джина.
— Так что, — заключил он, — если ты любишь молоко, все, что от тебя требуется, это не стесняться.
Я покачал головой.
— Это подло, Хеллфрик!
Я был поражен такой дружбой между Хеллфриком и молочником.
— Если он твой друг, кто заставляет тебя воровать молоко? Он пьет твой джин. Почему бы тебе не спросить у него молока?
— Но я же не пью молоко, — возразил Хеллфрик. — Я делаю это для тебя.
Похоже, таким образом он надеялся отделаться от своего долга. Я покачал головой.
— Нет, спасибо, Хеллфрик, мне не надоело считать себя честным человеком.
Он пожал плечами и запахнул халат.
— Ладно, пацан, я только хотел помочь тебе.
Я продолжил письмо Хэкмуту, но буквально сразу начал ощущать вкус молока. Вскоре это стало невыносимой мукой. Я лег на кровать и в потемках позволил соблазну делать свое дело. Очень быстро всякое мое сопротивление было сломлено, и я постучал в дверь Хеллфрика. Его комната отдавала безумием, пол был завален бульварными журнальчиками, на кровати клубились почерневшие простыни, повсюду разбросана одежда, на голых стенах лишь одежные крючки, словно редкие зубы в старческой челюсти. На стульях грязные тарелки, на окне сигаретные окурки, затушенные прямо о подоконник. В общем-то, его комната была почти как моя, если не считать маленькой газовой плиты в одном углу и полки для посуды. Хеллфрик платил домовладелице по особой таксе, так что уборка и белье лежали на нем, о чем он вовсе не заботился. Хозяин сидел в кресле-качалке в своем неизменном халате, в ногах стояла бутылка джина. Он пил прямо из горлышка. Он пил всегда, и днем и ночью, но никогда не был пьян.
— Я передумал, — заявил я.
Хеллфрик приложился к бутылке, наполнил рот джином, погонял его между щек и проглотил с восторгом.
— Допинг, — сказал он, поднялся с кресла и направился к штанам, которые валялись на полу.
На мгновение я решил, что он собирается отдать мне долг, но тот лишь пошарил по карманам по каким-то загадочным соображениям и вернулся в кресло с пустыми руками. Я не уходил.
— Я тут вспомнил, — заговорил я, — и подумал, может, вы вернете деньги, которые должны мне.
— У меня их нет.
— Ну, отдайте хотя бы часть — скажем, центов десять.
Он отрицательно покачал головой.
— Пять?
— Я на мели, малыш.
И он снова приложился к бутылке, она была еще почти полная.
— Наличных у меня нет, малыш. Но молока у тебя будет столько, сколько захочешь.
И он снова изложил свой план.
Молочник приедет около четырех. Я должен не спать и дожидаться, пока он не постучится в его дверь. Хеллфрик задержит его по крайней мере минут на двадцать.