Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]
Шрифт:
— Базотти был сволочь.
— Одно другому не мешает, Рыжая.
Нанда говорил по-русски, и «рыжая» звучало намного ласковее, чем английское «red» — то ли о краснокожих речь, то ли о коммунистах.
— Ты мог себе представить, что Седой — это он?
— Нет.
— Почему?
— Потому что в нем уживались два человека, — объяснил Нанда. — Прав твой Никулин: действительно доктор Джекил и мистер Хайд. Мне довелось знать только Джекила.
Они замолчали, и я, приподнявшись, оглядел всю компанию. Они действительно лежали лицом вверх и загорали с прикрытыми веками.
— А
— Доктор Джекил предупреждал его.
— То есть? — Верба буквально вскочила.
— Ну, вообще-то не сохранилось записей разговоров Дедушки ни с Осокорем, ни с Корягиным, ни даже с Ясенем. Но кое-что слышал Сиропулос от Корнелио и Лауры. Когда Базотти спустил с цепи Григорьева, он заметался: вывел из-под удара тебя (помнишь, Рыжая, свою срочную командировку в Питер?), потом предупредил Осокоря, а когда Петю убили (вот этого Базотти не ожидал!), накрутил Корягина, заметая следы. Остается лишь гадать, сказал ли Дедушка Ясеню, что до места встречи тому уже не доехать? Да и знал ли Базотти, где притаится наутро Золтан? Мне кажется теперь, что и это большой вопрос. А доподлинно известно лишь то, что Дедушка признался Малину в убийстве Чистяковых. По телефону. В тот самый вечер, за несколько часов до роковой поездки на Рублевку. Да, ребята, Сиропулос слышал это своими ушами.
— И сейчас рассказал тебе там, возле вертолета? — спросила Верба.
— Ага, — ответил Анжей. — Так что ты права была, Рыжая. В каком-то смысле это самоубийство.
К этой информации комментарии, как говорится, были излишни. И мы все опять с минуту помолчали.
— Что же теперь? — поинтересовалась Белка. Вопрос был резонный, но лично я мог дать на него очень приблизительный ответ.
— Завтра мы полетим в Неаполь. Оттуда гораздо ближе до Ланей. Это под Женевой, где сейчас твои родители. Очевидно, туда ты и поедешь. А дальше…
— А дальше, Ясень, еще никто не знает. Никто, — сказал Кедр.
Он подошел вместе с Пальмой и, посмотрев на Вербу с Белкой, добавил:
— Любаня, раздевайся. Сегодня, я так понял, в честь Нового года все женщины на острове Марио ходят голыми.
— А мужчины?
Это уже спрашивал Тополь. Он начал стаскивать свои любимые кожаные брюки и чуть не упал по ходу этого процесса.
— Давайте устроим большой и славный группешник, — предложил Горбовский, широко улыбаясь.
Это была реплика из какой-то совсем другой пьесы. И я вдруг понял, что Леонид Андреевич Вайсберг пьян. В такое с трудом верилось. На моей памяти Тополь впервые утратил контроль над собой. А судя по лицам остальных, это и для них было в новинку.
— Господа-товарищи Причастные! К торжественным похоронам Седого Дедушки Фернандо Базотти будьте готовы! — зычно провозгласил Тополь.
И мы все с неожиданным единодушием дружно гаркнули:
— Всегда готовы!!!
Над всем югом Италии висели жуткие свинцовые тучи. А в небе над Неаполем бушевала настоящая гроза. Аэропорт не принимал самолетов, но Сиропулос приказал садиться, и пилот, как человек военный, ослушаться не смог. Каким-то чудом все обошлось.
Даже самые старые неаполитанцы не помнили такого, чтобы лило без перерыва три дня, а в низких
Базотти отпевали в главном костеле города. Народу собралось не меньше, чем в семьдесят восьмом в Риме на похоронах Альдо Моро. (И откуда у меня вылезло такое сравнение? Сам не пойму. Не был я в семьдесят восьмом в Риме. Честное слово, не был.) Толпа стояла не только внутри, но и на улице. Говорились какие-то речи, орган играл очень красиво—в общем, все как положено.
А потом наступили минуты прощания.
Каким бы ты ни был, Фернандо Базотти, ты сыграл не последнюю роль в истории нашей планеты и ты достоин того, чтобы к тебе сегодня пришли все эти люди. Кого еще провожали вот так в последний путь? Ленина? Сталина? Мао? Ну, это уж ты махнул, Разгонов, на тех похоронах масштабы были другие. Однако ассоциации забавные. Характерные, я бы сказал.
Причастные шли один за другим, долгой чередой, Причастные всех рас и национальностей, всех культур и вероисповеданий — высшая категория, мировая элита, сливки человечества. Подумалось вдруг: а кого больше под сводами величественных нефов — истинных соратников Дедушки или их персональных охранников? Ведь у каждого из пришедших минимум два телохранителя — по рангу полагается. Вон наши стоят — Леха, Кирилл, Марат. Достаточно будет одного глупого выстрела в воздух, чтобы все сейчас разом залегли и костел превратился в поле боя. Сколько еще похорон придется устраивать после этого?
Боже! О чем я думал в те торжественные и траурные минуты? Кто-то целовал в лоб Фернандо Базотти, кто-то прикасался к нему рукой, кто-то просто проходил мимо, прощаясь одними глазами. И я подошел. Посмотрел на старика. Лежал он как живой. И выглядел молодо. Кто бы дал ему восемьдесят семь!
Я и видел-то Дедушку всего дважды: в Майами и в Зеленой Гуре. Кто он мне, в конце концов? Но для Ясеня… черт! Представь себя Ясенем. Сейчас ты должен это сделать.
И я представил. Я осознал. Я был одним из самых-самых. Вот они все, здесь, со мною рядом: Кумахира, Сиропулос, Спрингер, Максудов, Плисковский, Жуков, Гуревич, Шактивенанда, Горбовский, Лозова…
Боже, что она делает?! Бывают такие моменты в жизни, когда время замедляет свой бег. Раньше я только читал об этом — теперь увидел своими глазами. Это было замедленное кино. Это был эпизод, который мой разум запечатлел рапидом.
Татьяна Лозова сделала три решительных широких шага к гробу, на ходу вынимая из сумочки сверкающий как елочная игрушка, «таурус-44 магнум», заряженный шестью серебряными пулями. Грамотно стиснув оружие двумя руками, она выпустила все содержимое барабана в голову покойника. В упор.
И у Фернандо Базотти не стало головы.
— Причастных убивают дважды, — сказала Верба громко, на весь костел и бросила револьвер на пол.
Я ошибался, полагая, будто хватит малейшей искры, чтобы в храме началась перестрелка. Здесь собрались действительно особенные люди. Никто даже не шелохнулся. Словно эти шесть выстрелов были частью обязательного ритуала. А потом Никос Сиропулос подошел к Татьяне и молча надел на безымянный палец ее левой руки серебряный перстень с лунным камнем.