Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]
Шрифт:
— Это как раз то, что нам нужно. Не убий — наш главный принцип. Мы все не хотим убивать. Большинство так же, как ты, потому что больше уже не могут, а некоторые просто потому, что с самого начала не хотели.
— И что же, вам удается никогда никого не убивать?
— Ну нет, конечно. Для спецслужбы это невозможно. У нас бывают убийства в бою и при захватах, при обороне объектов и при самозащите, иногда, в исключительных случаях (когда больше ничего нельзя сделать), у нас бывают даже политические убийства слишком хорошо охраняемых лиц, но у нас никогда не бывает казней, не бывает устранения нежелательных свидетелей, сведения счетов,
— А что же вы делаете с врагами? — не поверил Малин.
— У нас хорошие тюрьмы, сынок. Очень хорошие. Из них еще никто не убегал. Но об этом мы поговорим, когда ты прилетишь сюда. Ладно? До скорой встречи во Флориде.
Базотти кивнул, и экран погас.
— У вас до самолета еще четыре часа, мистер Малин, — сообщил помощник посла. — Вас сейчас отвезут в отель, где вы сможете принять душ, переодеться, пообедать и отдохнуть. О'кей?
Должно быть, только в этот момент Сергей наконец понял, что у него начинается еще одна новая жизнь. Третья, пятая, восьмая? Он уже сбился со счета. И все-таки настолько новая, пожалуй, впервые.
Потом была Флорида, и школа в Лэнгли, и стажировка в Лондоне, и командировка в Сальвадор с обкаткой полученных навыков в условиях, приближенных к боевым, на столько приближенных, что Сергею чуть не снесли голову мачете, и на память о той истории остался у него большой грубый рубец на шее. Было знакомство с лучшими библиотеками, архивами и музеями мира и присутствие на сверхсекретном совместном совещании руководства ЦРУ и якудзы — японской мафии или спецслужбы (кто бы еще знал, как правильнее называть — нет у нее прямых аналогов ни в Америке, ни в Европе). Были высшие элитные курсы спецподготовки в Моссаде. И наконец несколько недель на пляжах Сицилии и на Гавайях, когда можно было спокойно подумать о многом, взвесить все «за» и «против», спланировать дальнейшую учебу и работу, поговорить с Дедушкой по телефону и лично с его лучшими сотрудниками и друзьями, отдыхавшими вместе с Малиным.
Подходил к концу тысяча девятьсот восемьдесят шестой.
Уже второй год на родине Сергея Генсек Горбачев размахивал со всех трибун так называемыми перестроечными лозунгами, и, конечно, Малин следил за событиями в Союзе, но борьба с алкоголизмом методом вырубания виноградников, приведшая только к появлению «петли Горбачева», традиционные партийные чистки и отмывание мафиозных денег по первой модели хозрасчета не слишком вдохновляли его. Империя зла оставалась империей зла. И, вспомнив однажды придуманное сравнение, Сергей сформулировал для себя: в том же сортире еще раз заменили лампочку — теперь она была яркая, отлично сделанная, похоже, импортная, и вроде бы вполне безопасная. Дальних целей Горбачева Сергей не разглядел, как и большинство людей на планете, а Дедушка, очевидно, с умыслом не допускал Малина к той секретной информации, которая могла бы пролить свет на стратегические планы нового советского лидера. Дедушка ждал, когда Сергей догадается сам.
И Сергей догадался.
Он читал какой-то доклад Горбачева, по-видимому, к очередной годовщине Октябрьской революции — он не запомнил точно, ведь в самом докладе ничего особенного не было, но удивительным образом между строк Малин вычитал там смертный приговор коммунизму. И, мгновенно пробежав по логической цепочке, он самым естественным образом уперся в потрясающую мысль. Сидел тогда в лаборатории научного центра Фонда Би-Би-Эс
— Я понял! — проговорил он, от полноты чувств перейдя на заговорщицкий шепот. — Мы должны делать ставку персонально на Горбачева. Именно он поможет нам создать филиал службы ИКС в Москве!
Дедушка улыбнулся своей знаменитой загадочной улыбкой. Он уже больше года думал об этом.
В феврале восемьдесят седьмого года Малин был назначен руководителем советского филиала службы ИКС и вернулся в Москву. По личному распоряжению Генсека он получил звание полковника КГБ, солидную должность и кабинет на Лубянке с полагающимися по рангу аппаратами спецсвязи. Соответствующий приказ за подписью Чебрикова в архивах хранился. Но все это была мишура, ширма, отмазка. Не существовало ровным счетом никаких документальных подтверждений создания советского подразделения Международной службы контроля. И тем более ни одна живая душа не смогла бы ответить на вопрос, как удалось уговорить самолюбивого и самоуверенного Горбачева поделиться неведомо с кем таким огромным куском собственной власти.
Глава тринадцатая. ПОРА ТОПОЛИНОГО ПУХА
Тополь ввалился ко мне в кабинет ранним сентябрьским утром. Вместо девушки, приносящей кофе. И поздоровавшись, сообщил:
— Я приехал.
Сообщил по-английски. Мне это сильно не понравилось, и так же по-английски, очень по-английски я спросил:
— Плохие новости?
— Весьма — ответил Тополь. — Может быть, ты нальешь мне кофе?
— Кофе еще не принесли. Есть виски. «Чивас Ригал».
Наш диалог стал напоминать бездарный текст из какого-нибудь американского боевика, и Тополь решил разрушить его нестандартной фразой:
— А боржоми у тебя есть?
— Ты чо? С дуба рухнул? Откуда в Лондоне боржоми — выдал я еще более нестандартную фразу на чистом русском.
— Жаль. Виски я люблю пить с боржоми. А так — лучше коньяку.
Он достал свою традиционную фляжку, и я почувствовал, что дело совсем хреново. Тополь категорически осуждал тех, кто пьет по утрам в рабочее время, — для этого, читал он, требовались исключительные причины. И было ясно, что уже второй раз за очень короткое время нашего знакомства такие причины у Лени Горбовского возникали.
— Что случилось?
Он не ответил. Плюхнулся в кресло, задрав чуть ли не выше головы свои острые коленки кузнечика, хлебнул из горлышка, жестом попросил у меня стакан и наконец глубокомысленно произнес:
— Пора тополиного пуха.
Я вспомнил, что в Москве пора тополиного пуха наступает где-то в июне, и спросил:
— В Лондоне?
— При чем здесь Лондон? — раздраженно сказал Тополь. — Во всем мире. Я просто имею в виду, что скоро от нас останется только пух. Да перья.
— И от Вербы? — поинтересовался я, демонстративно не приняв сугубо шуточный разговор.
— И от Вербы тоже. Разве она не пушистая?
— Да, — согласился я, — верба — это такие маленькие белые комочки, очень трогательные, а листья ее еще больше похожи на перья, чем листья тополя… Тополь, о чем мы говорим?
— Мы говорим о том, что наступает полный абзац на тонких ножках. Убили Дуба.
— Какого Дуба? — Я чуть было не спросил, не подпоручик ли это из «Похождений бравого солдата Швейка», но вовремя сдержал себя: шутки кончились.