Спроси у Ясеня
Шрифт:
— Не знаю, — сказала Таня и как-то грустно замолчала. Я замолчал еще более грустно. Потом напыжился и сказал:
— А вообще, девочка моя, ты сейчас соберешься, оденешься и пойдешь на шоссе ловить машину. Так надо. Я оставлю тебе свой телефон, а ты оставь мне свой. Ладно?
— Хрен тебе, — ласково сказала Татьяна. (Она сказала еще ласковее, но я решил пощадить нравственность моих читателей).
— Я не могу тебя здесь оставить, — пожаловался я. — У меня очень важная встреча.
— А мне насрать на твою важную встречу, — сказала Татьяна (здесь я уже перестаю щадить
«Хана, — подумал я. — Вот так мне, пожалуй, еще никто в любви не признавался. А может, я все еще сплю?»
И тут замигала сиреневая лампочка и загудел этот проклятый сигнал.
О Боже!
— Татьяна, я сейчас буду разговаривать. Так вот: тебя здесь нет. Ты поняла?
— Поняла, — ответила Татьяна, хлебнув еще немного шампанского.
— Ясень, Ясень, с добрым утром, вызывает Тополь.
Конечно, он сказал «прием», но, пересказывая наш исторический диалог, я позволю себе не употреблять это дурацкое слово. Здесь и далее. Поверьте, очень тяжело с похмелья говорить каждый раз «прием» — сблевануть можно.
— С добрым утром, Тополь, — вяло откликнулся я.
— Как самочувствие, Ясень?
— Нормально. Движемся прежним курсом. — Ты один. Ясень?
— Почти. Со мной пятеро друзей с женами и двое слуг, но все пьяные в жопу, поэтому мы можем считать наш разговор конфиденциальным.
— Идиот! Прекрати паясничать. Пойми наконец, уже настало утро. Она слышит нас?
— Нет, Тополь, она как раз пошла пописать.
Татьяна хрюкнула в ладонь, но Тополь, наверно, услышал и сказал:
— Брешешь ты все, Ясень. Тебе сейчас, конечно, хорошо, я понимаю. Наверно, принял уже. Но дело начинается серьезное. Пора включиться, Ясень. Иначе ты плохо кончишь.
— Кончаю я всегда изумительно хорошо, — самодовольно заявил я, но это была последняя шутка, я уже сам почувствовал, что хватит. — Слушаю тебя очень внимательно, Тополь.
— Ты …енно внимательно слушаешь! — Тополь сорвался на матюги, но в эфире что-то отчаянно заверещало, словно некий вселенский цензор вычеркнул из контекста площадную брань. — Ну скажи, идиот, что я буду делать с этой твоей девкой?!
Я ответил холодно и зло, подчеркнуто разделяя слова:
— С этой. Моей. Девкой. Ты, Тополь. Ничего. Делать. Не будешь. Понятно?
И он почему-то вдруг сразу успокоился. Помолчал секунды три и начал говорить совсем о другом:
— Ты ехал в Заячьи Уши?
— Да.
— Ну вот туда и поезжай.
— На «Ниссане»?
— Нет, на лошади. Я буду ждать тебя возле твоего дома.
— И сколько вас там?
— Ну, со мной, естественно, будут пятеро друзей с женами и двое слуг. Все — трезвые.
— Понятно. А ты знаешь, где мой дом?
— Я про тебя все знаю, идиот. И чтобы ты был там через полчаса. В экстренных случаях вызывай. Долгий завтрак и всякие утренние нежности экстренным случаем считать запрещаю. Опоздание без уважительной причины будет строго наказано. Все. Конец связи.
— И вот с такими людьми приходится работать, — сообщил я, повернувшись к Татьяне.
Она сидела какая-то совершенно потерянная и невидящими глазами смотрела в одну точку.
— Кто он? — спросила она.
— А вот этого тебе лучше не знать, — подыскал я эффектный ответ на ее незамысловатый вопрос. — И вообще, Танюшка, лучше уходи, честное слово, не ввязывайся ты в это дело, не надо. Они еще не знают тебя. Ты сейчас оденешься, поймаешь машину и уедешь отсюда навсегда. А если все будет хорошо — а все еще будет хорошо, Танюшка, — я тебе обязательно позвоню. Договорились?
Она молча помотала головой.
— Уходи, — сказал я и выдал последний аргумент: — Ты можешь погибнуть.
— Наплевать. Я не брошу тебя. Я не могу тебя бросить.
— Что за детский сад, дурашка? Тебе же тридцать лет. У тебя дети есть?
— Неважно.
— Неважно? А что же тогда важно? Ты понимаешь, что мне нельзя помочь? Ты мне не сможешь помочь! Понимаешь?!
— Смогу, — оборвала она меня с такой уверенностью, что я вздрогнул. — Одевайся скорее, чудик. Мы же опоздаем.
Мы. Она сказала «мы». Она уже все решила для себя. И было бесполезно уговаривать ее, что-то объяснять, рассказывать чистую правду или, наоборот, красочно врать, придумывая киношные ужасы про ожидающуюся бандитскую разборку. Она сказала очень просто: «Мы опоздаем». И это подействовало. Я хлебнул из бутылки еще капельку и чисто ради выпендрежа надел давеча обнаруженные вместе с полотенцем новые трусы.
— Люблю после ночи любви надевать свежее белье, — прокомментировал я этот свой поступок.
— Можешь и джинсы новые напялить, — буркнула Татьяна.
— А что, есть? — удивился я.
— Валялись тут где-то… Да вот же они!
Я натянул новые «левиса» аккурат по мне и растерянно спросил:
— А мои-то где штаны?
— Не знаю, — зевнула Татьяна и невинно предположила: — Может, сгорели вчера в костре?
— Здорово мы, стало быть, нахрюкались, — ответил я. В итоге не удалось найти ни одного предмета из моей вчерашней одежды. Но эта странность не показалась мне самой важной, тем более что пистолет, нож и «набрюшник» с деньгами и документами были на месте. Некогда было думать о всякой ерунде. И особенно некогда стало после того, как, роясь в багажнике в поисках новых носков и кроссовок, кои там, конечно же, нашлись, я снова наткнулся на давешний зловещий сверток. Внутренний голос подсказал мне: разверни. Это был все-таки «Калашников». Укороченный десантный вариант. И к нему два запасных рожка. Я поднял все это хозяйство и переложил на сиденье справа от водительского.
Татьяна подошла, посмотрела, задумчиво провела тонкими пальчиками по стволу и спросила:
— Этот тоже газовый?
Вот это девчонка! Я обнял ее, прижал к себе на мгновение и прошептал:
— Пять баллов, как говорил один мой старый знакомый. Или у вас принято шесть? Но все равно я сдаюсь. Едем Вместе.
А когда я завел машину, потихонечку разворачиваясь, вывел ее на шоссе и там остановил, по «жигулевской» привычке давая движку прогреться, Татьяна, севшая сзади, показала мне на часы.