Спутница по июньской ночи
Шрифт:
Как всегда, он упредил ее своей наигранной искренностью. Но ее почему-то задело, если не сказать больше, академическое определение их бесед. Что он хотел этим сказать?
– Значит, – Вера Николаевна решила говорить прямо, – если я правильно поняла, вас наши встречи уже не устраивают? Разговоры на отвлеченные темы, кабинетный официоз – не для вас! Гораздо больше вас привлекает интим в полутемной комнате? Или ресторан, а потом полутемная комната и кофе на диване… Вы что предпочитаете?
– Я? – он странно посмотрел на Веру Николаевну, усмехнулся и раздельно ответил: – Интим и диван с крепким кофе…
Неожиданная вспышка раздражения прошла, и Вера Николаевна с ужасом подумала: «Что я ему наговорила? Зачем? Господи, всегда презирала служебные откровения, разговор на «любые темы», а сама? Что же это такое получается?»
– Вера Николаевна, – Петров поднялся, и никогда еще не видела она его столь серьезным, – в это воскресенье я улетаю на два месяца в Москву на специализацию.
– Зачем вы мне об этом сообщаете? – тихо спросила она.
– Если у меня возникнет желание продолжить наши, – он подчеркнул «наши» и едва выговорил следующее слово, – беседы, можно мне вам написать?
– Конечно, – она попыталась и не смогла ответить шутливо. Вера Николаевна просто почувствовала, что шутка сейчас прозвучит фальшиво и бесцветно. И вот эту невозможность пошутить – создал опять-таки он, сделав новый шаг в их отношениях…
«Он вытворяет со мною все, что захочет, – растерянно думала Вера Николаевна. – Вздумается ему, и я начинаю паясничать, ему не до шуток и мне, видите ли, тоже возбраняется смеяться. Однако это уже слишком! В кого я превратилась? И главное – на каком основании?»
Так думала она, а рядом, почти синхронно, жила совершенно иная мысль: «Он уезжает. В воскресенье он уедет на целых два месяца. И что же, мне радоваться этому или горевать? А почему, собственно, я должна делать то или другое? Каким это образом отъезд Петрова может влиять на Веру Николаевну Калашникову? Но он – уезжает! И скатертью дорожка…»
V
Уже через неделю после отъезда Петрова Вера Николаевна поняла, что их свидания по утрам были куда серьезнее, чем она предполагала даже в самых тревожных мыслях. Утром она входила в кабинет, приводила в порядок стол, садилась в кресло и ловила себя на том, что ждет Петрова… Ждет – и все тут. Знает, что он в Москве, что ждать его – глупо, и – ждет. Или представляет, как он с порога улыбается ей и что-то шутливое говорит…
– Верочка, ты одна? – заглянула к ней Тоня. – Ужасно скучно. Я не знаю, куда себя девать, – пожаловалась она. – Вчера ходила в кино – кошмар: кто храпит, кто матом выражается…
Вера Николаевна ждала письмо. Как-то тихо, исподволь она решила: если будет письмо, значит – так тому и быть. Чему именно – она не уточняла, не хотела уточнять, наперед зная, что готова на все. И эта готовность была в ее внутреннем состоянии…
Теперь она уже не скучала по своему югу, не думала о «настоящей жизни»: ожидание, память и предчувствие вполне устраивали ее.
Но писем не было. И она вспомнила последнюю фразу Петрова: «Если у меня возникнет желание продолжить наши беседы…» Значит, не возникло? Но его отношение к ней уже ничего не меняло – она любила Петрова.
«Вот так, девочка, – грустно иронизировала Вера Николаевна, – любовь – в тридцать лет! Бальзаковский возраст… Оч-чень мило… А что же с Константином Ивановичем? Ошибка? Он старше на двенадцать лет? Но куда же ты, милая, раньше смотрела? Ничего не понимала? Позволь, для этого высшего образования не надо – достаточно послушать свое сердце. Не услышала? Ах, бедное существо… Хорошо, любовь! Но как ты ее представляешь? Развод или в любовницы к Вадиму Сергеевичу?»
И пришло письмо – короткое и откровенное.
Вера Николаевна ушла в парк и долго слушала разговор молодых листьев. Вспоминала строчки из письма, ощущая гулкие, напряженные удары сердца и решительно не хотела думать о будущем. Слишком долго жила она будущей жизнью, чтобы теперь торопить настоящую… Мимо нее проходили молодые парочки – она им не завидовала. Вера Николаевна хорошо знала, как долог путь к настоящему чувству и как сложно на этом пути не растерять веру в него.
Здесь, в парке, она решила все рассказать Калашникову: она не хотела обмана, потому что любовь, думала Вера Николаевна, начавшаяся с обмана, не может и не должна принести счастье…
– Калашников, – твердо сказала Вера Николаевна вечером, – я, кажется, влюбилась…
Константин Иванович, читавший за столом газеты, машинально перевернул полосу, потом выключил лампу и положил руки перед собой. Он долго молчал. Молчала и Вера Николаевна, зачем-то упрямо рассматривая его грузные плечи и коротко стриженый затылок. Она ждала и боялась ответа…
«Кажется», – глухо, не оборачиваясь, проговорил Калашников, – или влюбилась?
Вера Николаевна, заранее настроенная воинственно, вначале возмутилась этой канцелярской формальностью, но тут же и поняла, какое большое значение может быть для Константина Ивановича, да и для нее самой, в этом слове «кажется». Кажется – неопределенная форма, которая еще позволяет на что-то надеяться, дает отсрочку… Только теперь, в эти секунды, Вера Николаевна до конца поняла, какой разговор она затеяла. Стало страшно. «Вдруг мне и в самом деле только кажется? – испуганно подумала она. – А завтра все пройдет, и что тогда? Что тогда! Вновь тишина огромных комнат, когда-то напомнивших ей призму, вновь осточертевший круг, по которому она будет перемещаться, а в центре этого круга – убывающая точка времени, которая с каждым новым кругом становится все более призрачной и эфемерной, как шагреневая кожа в романе Бальзака. Но ведь течение времени не изменится, будет она с Калашниковым или без него – точка неизменно растает в пространстве, положив предел всему земному, и какая разница – с кем она встретит этот предел. Значит, дело не во времени и даже не в тишине огромных комнат? В чем же тогда? В чем?! Ужасно глупо было затевать этот разговор, не переговорив с самой собою. Что же ответить? Вот сейчас, от одного-единственного ее слова будет зависеть все… Что ему ответить? Оставить сомнительное «кажется», и тогда останутся корабли, на которых она в любое время сможет вернуться в свой заколдованный круг, в свою бетонно-кирпичную призму. Что ему сказать? Он ждет…
– Кажется, влюбилась, – Вера Николаевна закрыла глаза и откачнулась на спинку дивана. Оказывается, все это время она сидела в столь напряженной позе, что у нее заболела спина. – Кажется, Калашников, – тихо повторила она.
V
I
Дня три-четыре в отношениях Веры Николаевны и Калашникова чувствовалась напряженная натянутость и, не сговариваясь, они старались как можно реже встречаться в эти дни. Константин Иванович кочевал с одного совещания на другое, присутствовал на всех ученых советах и заседаниях, с твердостью отстаивая свою линию, горячась и обрушиваясь на оппонентов с несвойственным ему пылом. Домой Константин Иванович приходил поздно, возбужденный спорами, и в такие минуты он нравился Вере Николаевне. Она пыталась представить его в молодости, когда он еще не был знаменит, не имел званий и степеней, и видела этакого безобидного, но упрямого увальня, которому надо помогать и внимательно следить за чистотой его носовых платков. Увы, когда они встретились, Константин Иванович в этом уже не нуждался… Его привычки, симпатии и антипатии к тому времени окончательно сложились, кодекс домашнего быта был определен, и Вере Николаевне ничего не оставалось, как только приспособиться к этим неписаным правилам. А ей так хотелось самостоятельности, она просто мечтала хоть раз предостеречь его от чего-нибудь, поправить пусть в самом незначительном пустяке.
В первые годы супружества Вера Николаевна с завидной смелостью бросилась в погоню за славой Константина Ивановича. Она не хотела быть просто женой знаменитости и поэтому упрямо отвоевывала свою маленькую независимость в семье, обществе, среди близких и знакомых. Однако не только догнать, но даже сколько-нибудь приблизиться к известности Калашникова так и не смогла. Слишком велика была дистанция, а она выдохлась уже на первых километрах. Пришлось свыкаться с тем, что всюду, куда бы она ни приходила, вежливо и даже с оттенком уважения говорили: «А-а, это Вера Николаевна, супруга Константина Ивановича Калашникова». Или – «Константин Иванович Калашников с супругой» и так далее… Это ее раздражало. Но более всего негодовала и раздражалась Вера Николаевна на своей работе, когда прежде чем назвать ее, опять-таки называли мужа, награждая ее тем оттенком уважения, которое заслужил он. Тем самым ни в грош не ставились ее собственные заслуги, знания, опыт, стремление делать свою работу честно и хорошо. И она устала. А когда Вера Николаевна устала – появился Вадим Сергеевич Петров…