Спящая красавица
Шрифт:
Он не мог себя увлечь сейчас ни реставраторской работой в музее, ни работой над рукописью об античных мозаиках. У него просто-напросто душа не лежала к таким занятиям. Он считал, что было бы неуважением и к такому серьезному делу и к самому себе, если заниматься ими лишь для спасительного отвлечения от вынужденного безделья. Но тут он вспомнил, что у него есть кинокамера — чудесно! И очень кстати. Затем Аввакум достал сборники задач по высшей математике; в борьбе с одиночеством и бездействием эти сборники были для него самым испытанным средством. Разыскал этюдник — он давно не рисовал по памяти. А что, если взяться изучать своих соседей по улике, не обращаясь к досье и не следя за ними.
И действительно, дела Аввакума пошли на лад. Вначале казалось, что болезненное состояние не прошло — температура оставалась все еще высокой. Так подчас и бывает. Человек с головой ушел в какую-то работу, очень возбужден, а ему все кажется, что он ничего не делает и что все это сон. Нечто подобное происходило и с Аввакумом при его первой попытке выйти из своего тягостного душевного состояния.
Но постепенно киносъемка из простого развлечения превратилась для него в действительно увлекательное дело. Проявление пленки, проектирование кадров на стену, заменяющую экран, сменяющиеся изображения — все это была уже действительность, хотя и привнесенная извне. А когда в хаос происходящего начала вторгаться его мысль, когда, устраняя случайное, она пробовала найти связь между отдельными заснятыми эпизодами, иллюзия превратилась в реальный мир.
Так по крайней мере ему хотелось.
Как-то раз, решая дифференциальное уравнение. Аввакум долго бился над тем, чтобы найти выражение векторного пространства, однако ответ не получался. Не пространство, а какие-то джунгли абстракций, не поддающихся численному определению. И вдруг в силу неизвестно какого ассоциативного процесса в джунглях появился фасад какого-то здания, а затем векторное пространство заполнила небольшая белая вилла под веселой красной черепицей. В верхнем этаже вместо окна оказалась витрина, а за стеклом торчала голова пожилого мужчины, напоминавшая голову воскового манекена. Манекен сидел, облокотившись на стол, на плечи был накинут коричневый халат, а поверх халата — желтоватый шерстяной шарф. Цвет шарфа был схож с цветом лица, но казался несколько свежее.
На входной двери латунная табличка, на ней темнеют выгравированные буквы:
ПРОФЕССОР НАЙДЕН НАЙДЕНОВ
Доктор физико-математических наук
Судя по наклонному каллиграфическому шрифту и по завитушкам для красоты у забавных букв, напоминающим контуры облаков или женские локоны, надпись была сделана лет двадцать—тридцать назад.
Вилла стояла в самом конце улицы Латинка, примерно в пятистах метрах от дома, где жил Аввакум. Тут, у сосновой рощи, простирался холмистый пустырь, который пересекало шоссе, ведущее к разбросанным у подножия Витоши селам. Над этим диковатым местом гуляли ветры. Ночью, когда вдали мерцали городские фонари, темнота здесь казалась более густой и непроницаемой, а зимой здесь наметало столько снега, что люди проваливались в него по пояс.
Об этом стоящем на отшибе доме и вспомнил Аввакум: его хозяин — доктор физико-математических наук, он наверняка подскажет ему кратчайший путь решения этого неподдающегося уравнения. Была ли тут виной его собственная рассеянность или же действительно задача оказалась слишком крепким орешком, но, так или иначе, векторное пространство по-прежнему было окутано для Аввакума непроницаемой мглой.
Что и говорить — случай для Аввакума необычный. Он достаточно глубоко знал предмет, чтобы просто капитулировать перед каким-то дифференциальным уравнением,
Когда же его мысли стали все чаще отскакивать от задачи, убегать в направлении виллы, сюящей на отшибе, и кружить возле человека с восковым лицом и желтоватым шарфом на плечах, Аввакум оттолкнул ог себя тетрадь и, потирая с довольным видом руки, встал из-за стола: все-таки это чертово уравнение навело его на мысль… Векторное пространство окутано мглой? Тем лучше!
После того как он вторично нажал на кнопку звонка, дверь медленно открылась и на пороге показалась огромная тучная фигура, заполнившая собой все пространство между полом и притолокой, в поварском колпаке на голове. Поверх вылинявшего сине-зеленого мундира неизвестной национальной принадлежности был натянут белый халат, испещренный спереди жирными пятами. Из-под расстегнутого мундира выглядывала синяя матросская тельняшка, а за ней виднелись седые космы, вьющиеся, как руно племенных баранов.
— Мне бы хотелось поговорить с профессором, — сказал Аввакум.
Быстрый взгляд Аввакума, которым он окинул толстяка, сразу приметил его широкие, как лопаты, и тяжелые, словно кузнечный молот, руки. Толстяк бесцеремонно разглядывал посетителя своими круглыми выпученными глазами и ничуть не торопился.
— Мне надо поговорить с профессором, — повторил Аввакум и подумал, глядя на него: «В прошлом волокита и скандалист, а теперь чревоугодник и пройдоха».
Аввакум повертел перед его носом своей визитной карточкой, затем сунул ее в кармашек захватанного халата и без особого усилия заставил посторониться. Едва заметного, но достаточно решительного движения Аввакумовой руки оказалось вполне достаточно для того, чтоб эта огромная туша на целый шаг отодвинулась в сторону.
Неожиданно мясистая физиономия повара расползлась в угодливой улыбке. Он хихикнул, как будто его пощекотали, сдвинул на затылок свой белый колпак и широким жестом правой руки указал на лестницу, ведущую на второй этаж.
— Вот здесь вы можете оставить свой макинтош, — пробормотал он, кивнув в сторону вешалки. — А вот стульчик, посидите, я пойду предупрежу профессора, что к нему пришли. — Усмехаясь своими толстыми губами и качая головой, он попятился к лестнице.
Чрезмерная любезность повара, его угодничество произвели на Аввакума отталкивающее впечатление: такому бульдогу не подобает вилять хвостом, как колченогой дворняжке.
В просторной прихожей, кроме вешалки и табурета, никакой другой мебели не было. Но цветная мозаика пола, витая лестница красного дерева и лепные карнизы у потолка были по-настоящему хороши. И если бы воздух не был пропитан запахом кислой капусты, распространяющимся из кухни, можно было бы подумать, что в этом доме царит дух артистичности и прекрасного вкуса. Поэтому запах кислой капусты да громадная туша повара в грязном халате казались обидно несовместимыми с причудливыми арабесками мозаики и с гипсовыми кружевами у потолка.
Оглядев по привычке внутреннее убранство прихожей, Аввакум обернулся: стоявший позади него толстяк молча наблюдал за ним.
— Ну как, примет меня профессор? — спросил Аввакум.
Он с трудом преодолел смущение — то ли слух у него притупился, то ли этот человек гак и не поднимался по этой великолепной лестнице красного дерева.
— Пожалуйте, — произнес толстяк, склонив свою массивную голову. В уголках его мясистых губ мелькнул остаток прежней улыбки. Но глаза были спокойны и сосредоточенны. — Профессор ждет вас, — добавил он. Очевидно, мысли его были заняты совсем другим: доходивший из кухни запах уже внушал тревогу, кушанье начинало подгорать.