Спящий принц
Шрифт:
– Сколько бренди он выпил? – спросила я у мамы, и она кинула на бутылку. Трети уже не было. – Прижми это к ране. Будет некрасиво, но кровотечение должно остановиться. А потом прочистим снова, и нужно будет зашить рану.
Мама кивнула и взяла припарку. Папа снова закричал, когда она прижала ее к ране, а Лиф взял бутылку и прижал к его рту.
– Я смешаю следующую часть, - сказала я, и Лиф напряженно кивнул.
На кухне я поставила чайник на огонь, добавила лаванду, ромашку и прюнель ступку и растолкла их. Я налила немного воды, сделала из этого пасту, добавила
Отец потерял сознание то ли от боли, то ли от бренди, то ли от смеси, и работать стало проще. Мама убрала припарку, кровотечение замедлилось, и я выдохнула с облегчением.
– Теперь нужна твоя помощь, - сказала я маме. – Ты будешь стягивать края кожи, чтобы я их сшила.
Хотя она позеленела, мама кивнула, и я вдела в иголку нить. Но я не успела пронзить кожу для первого стежка, как она выбежала из комнаты, прижимая ладонь ко рту.
– Лиф? – спросила я, он подошел и сел на другой край кровати.
Мы медленно зашивали рану отца.
Нанеся на его ногу мазь, я подняла голову и поймала взгляд папы.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.
– Как будто я упал на вилы, но меня зашила дочь. И, похоже, я немного пьян, - его язык едва заметно заплетался.
– Ничего необычного? – сказала я, и он сонно улыбнулся.
Я встала, поцеловала его в лоб, и он поймал мою руку.
– Ты молодец, - сказал он. – Я тобой так горжусь.
Но я себя такой не чувствовала, слова Лифа все еще звенели в ушах.
* * *
Следующим утром казалось, что папе лучше. Он сидел на кровати, жаловался на все, а я проверила рану и нанесла еще мази. Я оставила его маме, а сама неохотно принялась помогать Лифу с работой. Одна из коров ударила меня, и хотя остался лишь синяк, я дулась весь день. Мы с Лифом ели раздельно, злясь друг на друга, потому что он заявил, что ужин делать должна я, но я отказалась.
– Но это твоя работа.
– Потому что я девочка?
– Да.
Я уставилась на него.
– Лучше бы тебя папа не слышал.
– Я не видел, чтобы он готовил, а ты? Это работа мамы.
– Но сегодня я была фермером, а это мужская работа. Так что сегодня я – мужчина. И я не буду ничего тебе готовить.
– Хорошо. Не готовь. Мне хватит хлеба с водой.
– Вот и подавись им, - прошипела я и оставила его. Обычно мы с ним ладили, если не считать обычные споры брата и сестры, но из-за раны отца и тяжелого дня работы мы были раздражены, и никто не хотел поддаваться.
Мы не разговаривали четыре дня, каждый из которых казался неделей, мы работали бок о бок, доя коров, дважды в день, убирали за ними, выводили их в поля и носили молоко на молочную ферму. Я отомстила немного, сделав Лифа дояркой, пока мама оставалась с папой, но это не радовало. Я проверяла рану папы дважды в день, и она неплохо заживала. Он жаловался на онемение ноги, но это не удивляло, и мама вызвалась делать ему массажи.
На шестую ночь после случившегося я не могла уснуть, хоть и сильно устала. Я ворочалась, была очень жаркая летняя ночь. Я лежала поверх простыни, подражая звезде, стараясь охладиться, когда дверь открылась.
– Эррин, что-то не так, - тихо сказала мама в темноте.
Я вошла в комнату и зажала рот, пахло плохо, кисло из-за болезни. Я коснулась лба отца, и он был горячим. Он тихо стонал во сне, кожа казалась восковой в тусклом свете, мокрой от пота, который не был связан с летней жарой. Вдруг он задрожал, его плечи дергались, и мама побежала к нему, пытаясь удержать его на месте.
Я знала, что это, но не хотела верить, потому что не хотела, чтобы так было на самом деле, чтобы было уже так поздно.
– Давно он такой?
– Сказал, что за ужином ему было жарко. Он не мог глотать, сказал, что болит челюсть. А потом началось это с его шеей. Я чувствовала, как дрожат мышцы.
Папа снова задергался, и я закрыла глаза.
– Нам нужен господин Пэнди.
Мама тут же послала Лифа. Пока его не было, мы с мамой впервые опустились на колени и помолились богам, в которых никогда не верили.
* * *
Господин Пэнди сделал все, что мог, использовал кору ивы, больше лаванды, просил о ремнях и веревках, чтобы удерживать отца на месте. Каждый приступ становился все сильнее, и аптекарь говорил нам вливать ему в рот мед, давать сахар, сливки и масло. Мы всю ночь пытались дать ему воду и еду в перерывах между приступами, чтобы придать ему сил. К рассвету он устал, но все равно дрожал, его тело казалось худее, чем это было при закате.
– У него столбняк, - сказал господин Пэнди, вернувшись.
– Как это вылечить? – спросила мама.
Мы с Лифом переглянулись.
– Никак, - сказал хмуро господин Пэнди и повернулся ко мне. – Мне жаль. Очень жаль.
Он оставил нам слезы мака, дав указания, как их давать отцу. Столбняк причинял боль, и даже с успокоительными его тело дрожало.
Мама отказывалась это принять. Она провела день в моей комнате, глядя на стену, шепча старые забытые молитвы старым забытым богам, я безмолвно держала ее за руку, мысленно тоже молясь. Лиф оставался с отцом.
Я спустилась вниз, чтобы выпить молока. Было поздно, луна стояла высоко в небе, мир притих. Я не слышала, как Лиф оказался позади меня, но увидела его отражение в стекле окна и поняла, что он здесь. Я обернулась, увидела его лицо, и все стало ясно.
– Как мне сказать ей? – спросил он. – Как сказать, что его больше нет?
Глава 10:
Сайлас работал со мной еще час, тщательно очищая мужчину, открывая многочисленные повреждения и синяки. Он не дрогнул, не закрывал рот рукой, он работал решительно и безмолвно, помогал мне мыть, обрабатывать и перевязывать раны. Кожа на груди и животе мужчины превратилась в страшные лиловые синяки, это было плохим признаком. Его кожа была холодной, не становилась теплее, как бы мы ни старались развести огонь сильнее. Мы смыли кровь и грязь с его волос, и я увидела, что они такие же белые, как у Сайласа, я заглянула в его глаза, проверив зрачки, и радужка их оказалась золотой. Я посмотрела на Сайласа, но он промолчал.