Среда выживания
Шрифт:
Егор с трудом повернул голову. Перчатку он все же умудрился снять, железа сочилась запахом, биосканер люка уже уловил его, часть обшивки хондийского истребителя начала сдвигаться, но эти действия безнадежно опаздывали, не поспевали за роковыми событиями.
Призрачный свет вдруг начал вздуваться волдырем. Он игнорировал законы физики, явление выглядело мистическим, сверхъестественным, словно озеро и часть истерзанного берега накрыло куполом, сотканным из чего-то нематериального.
Граница света и сумрака выглядела четко, словно
Его омывал призрачный свет.
Ненависть догорела. Он не думал о прошлом и не рассчитывал на будущее.
Знал, что так произойдет рано или поздно. Потерял друзей. Не сберег любовь. Так и не принял ни кибернетических, ни биологических «усовершенствований», терпел их, как терпят зубную боль.
«Зачем я думаю об этом? – мысленно удивился он, отталкивая щемящие образы. – Хватит. Все неправильно! Почему Родька остался в сумерках, в дыму, а меня омывает свет? Должно быть наоборот!»
Ярчайшая вспышка ослепила его.
Глава 8
Сегодня мы начинаем наступление.
Мы навсегда изменим мир Пандоры.
Я хочу одного: пусть наши потомки вырастут, не зная страха и ненависти.
Я готов к переменам. Готов отдать за них жизнь…
Пандора… Неизвестность…
Он ослеп. Перед глазами плавали черные пятна. Звуки исчезли.
Контузило?
Егор порывался вскочить, но сервомускулатура не подхватила усилие, бронескафандр воспринимался, как сковывающий движения тяжкий груз.
Рассудок еще жил мгновениями боя, перед мысленным взглядом застыла уничтожающая картина: он по-прежнему видел Родьку, отброшенного взрывом в сумрак, за границу бледного сияния…
Ему казалось, что кровь сочится по броне Родиона.
Держись!.. Только держись! Не умирай!..
Как поздно, как бессмысленно приходят к человеку внезапные прозрения. Часом бы раньше. Но ничего не вернешь.
Он же был моим другом!
Надрывный беззвучный крик ничего не менял.
Егор хотел умереть. Хотел, чтобы смерть стерла жуткую, неправильную реальность, милосердно погасила ее.
Ты сволочь, Бестужев. Судил всех, рубил сплеча, а теперь норовишь ускользнуть во тьму, от последствий своих решений поступков, от возмездия?
«Нет, – шептал внутренний голос. – Ты очнешься. Очнешься среди погибших, будешь бродить по берегу озера, среди изорванных тел, заглядывать в глаза
Ты сломался. Потерял человечность. В глубине души завидовал даже репликантам, с тоской вспоминал жизнь без хондийского нерва, но не мог избавиться от него, зная: на твое место не придет другой. Не взвалит на плечи твою невыносимую ношу…»
Обрывки образов плавились в рассудке.
Прохладное дуновение ветра коснулось лица. Кончики пальцев начало покалывать.
Он вспомнил, что открыл забрало боевого шлема, зубами стянул перчатку, в надежде открыть люк хондийского истребителя…
Почему же так тихо?!
Ни плеска воды, ни воя надсаженных двигателей, ни взрывов, ни выстрелов.
Зрение медленно возвращалось. Черные пятна приобрели багряный оттенок, непонятная, колышущаяся тень то появлялась, то исчезала.
Нерв не подавал признаков жизни.
Давно забытое ощущение. Господи, неужели он погиб? Я свободен? Но такого не может быть! Последний раз, разговаривая с Метелиным, Егор понял: удаление хондийского нерва – тщетная, несбыточная надежда. Нерв слишком тесно сжился с организмом, пустил отростки, и операция по удалению с каждым прожитым днем становилась все более нереальной.
«И снова мысли только о себе!»
Злоба подкатывала к горлу, рвалась наружу хрипом, пальцы сжались в кулак, захватили пригоршню песка.
Он помнил: вокруг разлилась липкая жижа, в которой ноги тонули почти по колено…
«Откуда песок?
Какая тебе разница?
Что за тень надо мной? Почему ничего не слышно?!»
Он взвыл. Хрипло, страшно, надломленно – и услышал себя в нереальной тиши.
Веки дрогнули. Блеклый свет резанул по глазам. Шелест. Монотонный шелест.
Над ним покачивалась разлапистая ветвь растения. Вид широких темно-зеленых листьев с красноватым рисунком прожилок ошеломил Бестужева, вызвал бурю эмоций.
Он с трудом повернул голову. Песок.
Душный, влажный воздух лип к лицу. Лишь редкие дуновения ветерка несли прикосновения прохлады. Вокруг царил бледно-оранжевый свет.
На внутреннем ободе гермошлема не горело ни одного индикационного сигнала.
Он ничего не понимал, но злость и упрямство пересилили недоумение. «Если я жив, то могу двигаться! Если нет, значит, умираю».
Никудышная логика.
Пальцы руки разжались. Песок струйками стекал между ними.
Ветвь растения монотонно покачивалась. Оранжевые сумерки густели. Он вдыхал влажный воздух, начиная различать терпкие запахи.
С трудом пошевелив рукой, Бестужев на ощупь нашел замок, потянул неподатливый рычажок аварийного привода. Раздался тихий скрежещущий звук, дышать вдруг стало легче, словно с груди убрали давящую каменную плиту.
Необычные ощущения сбивали с толку. Он со стоном привстал, ощущая, как разъединившиеся сегменты брони медленно сползают вбок, отпуская плечо и правую руку.