Среди факиров
Шрифт:
Факир заметил этот жест, наклонил голову и, смягчая свой грубый голос, сказал покорно:
— Саиб, я мог солгать тебе и сказать, что не знаю средства против этой болезни. Но я сказал тебе правду; я никогда не унижусь до того, чтоб говорить ложь. Теперь ты можешь убить меня; моя жизнь принадлежит тебе… Мои победители отдали меня тебе… я твой раб, твоя вещь…
— Тогда почему же ты отказываешься повиноваться мне, спасая ребенка, который скоро будет в агонии?
— Потому что она принадлежит к проклятой расе, которая нас теснит; потому что мой отец, моя мать, мои братья… все мои родные были избиты англичанами; потому что здесь нет семьи, которая не оплакивала бы своих близких, ставших жертвой англичан…
— Однако же, факир, если я стану взывать к твоим добрым чувствам, к твоему великодушию… если я, который никогда никого не просил, стану просить и умолять тебя…
— Ты — мой повелитель, ты имеешь право приказывать мне. Но я не могу тебе повиноваться, и поэтому убей меня!
— Я умоляю тебя, факир! — сказал Пеннилес, еще более побледнев и делая самые ужасные усилия, чтоб сломить эту непокорную волю. Факир отодвинулся на три шага, выпрямил голову с трагическим выражением на лице и скрестил на груди руки, мускулы которых казались кольцами змеи. Он простоял таким образом несколько минут, как будто бы в его огорченной душе происходила ужасная борьба, потом воскликнул сдержанным, прерывающимся голосом:
— Это я задушил судью Нортона черным платком душителей! Это я тем же способом умертвил судью Тейлора! Я, чтоб отомстить за Нариндру, святого, дважды рожденного, убил герцогиню Ричмондскую… их мать, слышишь ли, их мать, саиб! Я — начальник тугов, или душителей Бенгалии! Да, я — Берар!
Выслушав эту странную, таинственную исповедь, Пеннилес не моргнул глазом. Он не сказал ни слова в осуждение и ни одним жестом не выразил отвращения к этой мрачной личности, которая внезапно выросла перед ним.
Он только ответил спокойным голосом:
— Ну, Берар, если ты убил мать, то спаси дитя!
Факир медленно отнял руки от груди и указал на курок револьвера своим сухим и жестким, как корень дерева, пальцем.
— Я твой раб, моя жизнь принадлежит тебе: убей меня, саиб!
— Ты отказываешься?
— Я не могу согласиться!
— Хорошо, Берар. Я не буду спорить ни о твоих поступках, ни об их побудительных причинах. Ты меня спас, я этого никогда не забуду… Но мы должны расстаться!
— Но, саиб, этого нельзя. Я должен отвести тебя в верное место, под страхом бесчестия, что хуже смерти.
— Довольно, не прерывай меня! Я чужестранец, я француз… Я принадлежу к великодушной нации, которая заступается за угнетенных, которая любила твоих братьев индусов, которая проливала свою кровь и тратила свое золото, чтоб отстоять их независимость… и чье имя чтится всеми, кто на этой земле рабства помнит о ней и думает о ней! Итак, факир, во имя моего отечества, которое всегда покровительствует слабым, я объявляю, что моя жизнь, жизнь моей жены и моих служителей сольются в одно с жизнью этих детей. Я их усыновляю, они будут мои. Я буду защищать их от всех врагов до того дня, когда передам их с рук на руки их отцу. А теперь иди и оставь нас одних! Я отказываюсь от твоих услуг и от услуг тех людей, которым ты повинуешься. Оставь нас одних среди наших врагов. Я лучше умру, чем сделаю дурное дело. Что же касается Мэри, то я пойду умолять о милосердии жителей этой деревни, которые, может быть, окажутся добрее тебя!
При этих словах, сказанных с несравненным достоинством, факир проявил внезапное и сильное волнение. Его фанатизм смягчился. В глазах, похожих на глаза тигра, блеснуло доброе чувство. Он опустил голову и проговорил едва внятным голосом:
— Смерть поражает клятвопреступников! Так пусть же так будет и со мной! Я нарушу клятву и умру. Ты победил меня, саиб! Я приготовлю
ГЛАВА VI
Факир сдерживает слово. — Болотная лихорадка. — Злокачественный припадок. — «Скорее, факир, скорее, она умирает!» — Напиток. — Благодарность. — Нарушение кровавой клятвы. — Мнение Мария о факире. — Развалины города. — Пагода. — Крепость. — Спасены!
Борьба между Пеннилесом и факиром велась, как заметили читатели, очень энергично с обеих сторон. Факир, увлеченный злобной ненавистью к англичанам, открыл свою ужасную тайну. Итак, этот факир, этот неизменный, преданный друг и спаситель наших путников, был Берар! Да, Берар, «душитель», начальник тугов, при имени которого дрожала вся провинция Бенгалия! Это был неумолимый исполнитель жестоких приговоров, произнесенных теми таинственными адептами, имя которых никому не было известно! Это был тот неуловимый, невероятно ловкий человек, на чей след никто не мог напасть и чья голова была оценена в пятьдесят тысяч рупий.
Впрочем, капитан, который никогда ничем не смущался, не смутился и от этого открытия. У него была только одна цель: спасти Мэри. Он нашел сведущего в этом деле человека. Его нисколько не смущало то обстоятельство, что у этого человека было на совести много убийств, раз они были задуманы и исполнены без всякой корыстной цели, единственно из фанатизма.
Когда Берар, побежденный красноречием капитана, наконец сдался и обещал свое содействие, успокоенный Пеннилес сказал ему:
— Благодарю тебя, факир, за данное обещание и надеюсь, что тебе не придется пострадать из-за доброго дела. Что же касается твоей тайны, то я ее сохраню и не открою. Никто из близких мне людей не узнает, что ты — Берар. А теперь поспеши остановить течение болезни!
Факир склонился и просто ответил:
— Я пойду искать растения, действие которых спасет молодую англичанку!
Так он и сделал и вернулся через два часа, неся на голове пук растений с листьями, цветами и корнями. Вероятно, он ходил за ними очень далеко, так как по его бронзовой коже градом струился пот и он, обыкновенно такой выносливый, казался совсем измученным. Уходя, он дал некоторые инструкции вожаку, и тот отправился в деревню за посудой, которую можно было бы поставить на огонь, и за ступкой, чтобы растолочь растения. Когда факир пришел, все было готово: перед домиком был разведен яркий огонь, и вожак подкладывал туда топливо.
Состояние Мэри тем временем значительно ухудшилось. По ее сухой, горячей коже, на которой появились белые пятна, по ее черному языку, по ее глазам, по судорожно вздрагивающим рукам было видно ухудшение в ходе болезни, которая в самом скором времени должна была унести несчастное дитя. Эта болезнь действительно ужасна; она главным образом свирепствует в низких, сырых и болотистых местностях и появляется по причине разложения остатков растений, которые или вовсе незаметно для глаза, или в виде легкого тумана носятся в воздухе; попадая в кровь, они оставляют там смертоносные зародыши болезни, отравляющие весь организм. Яд этот на одних не оказывает никакого действия, зато другим причиняет быструю смерть. В иных случаях он действует слабо, медленно, в других действие его бывает почти внезапно. Если лихорадка оказывается «злокачественной», то больной умирает через несколько часов. Дельта Ганга приобрела печальную известность тем, что представляет плодотворную почву для этой болезни, уносящей столько жертв. Стоит только подумать, что в Бенгалии из ста больных семьдесят пять бывают больны именно этой лихорадкой! Бедная Мэри, оказавшаяся более восприимчивой к этому бичу степей, чем ее спутники, получила злокачественную лихорадку, и притом внезапно, без всяких предвестников.