Среди людей неименитых. Воспоминания современника
Шрифт:
Года за два до этих событий во время занятий по военной подготовке наш преподаватель военного перевода полковник Остапенко, построив взвод, скомандовал: «Кто желает изучать африканские языки – шаг вперед!» Мы и шагнули.
В институте была создана академическая группа по изучению амхарского языка (Эфиопия) и языка суахили (Кения, Уганда, Танганьика). Готовили будущих африканистов. Позже была даже создана Кафедра африканских языков: фульбе, бомбара, хауса, малинке. В 90-е в связи с тектоническими изменениями на международной арене все это развалилось. А жаль!
Итак, «африканисты» грызли гранит науки и особо много тратили сил и времени на изучение «диких» языков. Честно говоря, усердствовали не чрезмерно – лишь бы сдать экзамены и зачеты; школяры ведь еще,
Первые четыре года пролетели незаметно. Конечно же, наша «африканская» группа была самой беспокойной в институте – в других академических группах контингент был постарше и, следовательно, посерьезнее. Африканисты же, еще нас называли «спецшколовцы», доставляли немало хлопот институтскому руководству: было все – и «фарцовка», и семейные разводы (тоже криминал), и прогулы лекций, и «пьяные» разборки.
Но было не только это. Были и походы в кино, на футбольные матчи и на боксерские поединки. Были прогулки по тогдашней (еще «окуджавовской» Москве). Или просто шли пешком из института домой с друзьями, или с симпатичной однокурсницей. Тогда-то и написалось:
Ты идешь, идешь Москвою,Ветку липы теребя,И глядят с немой тоскоюС неба звезды на тебя. Сыплют пухом мягким, нежным В темных парках тополя, И как будто шалью снежной Там укутана земля.Храм Господний громоздитсяЧетким профилем голов,Воронье вверху гнездитсяВозле самых куполов. Особняк времен Ростовых Спит, прикрыв глаза окон, И от сумерек лиловых Тень упала на балкон.А шаги звучат так глухоВ бледном свете фонарей:Может, шли здесь Пьер БезуховИ печальный князь Андрей. И от призрачного блеска Наплывает мыслей хлам… Мать твою…, в глаза вдруг резко Свет неоновых реклам!Судите сами о художественных достоинствах моего «поэтического продукта на выходе», но, думаю, что в восемнадцатилетнем возрасте лучше быть придурком-романтиком и писать стихи, чем «ширяться» в подворотне (или даже на квартире – «на хазе», как говорили тогда). Нормальные люди в этом возрасте должны писать стихи и влюбляться в девушек. Настоящий поэт позже об этом времени написал: «А еще вином много тешились, разоряли дом, дрались, вешались!» Но в 1960 году поэт сам был очень молод: «Где твои семнадцать лет?» – «На Большом Каретном!»
К 4–5 курсу все осталось позади; вроде повзрослели малость и остепенились. И стали вступать во взрослую жизнь. Кого-то направили на работу в посольства. Меня – в посольство СССР в Эфиопии, а Сашку Игнатова – в наше посольство в Того. Игорь Овсянников тоже оказался в Эфиопии, в Аддис-Абебе, но он был направлен как отличник на дальнейшую учебу в императорский колледж. Коля Афанасьевский почти год работал в Гвинее переводчиком с группой советских инженеров (СССР оказывал развивающимся странам Африки научно-техническую помощь). А когда четверокурсники и пятикурсники стали возвращаться из заграничных командировок и стажировок, то оказалось, что кому-то пришлось брать академический отпуск, а кого-то вообще исключили из института за «нарушение правил поведения советских граждан за рубежом». Популярная в наше время хохма: студент дает телеграмму домой родственникам: «Вылетел из института (или из КПСС) тчк. Встречайте тчк.»
Но, как бы там ни было, студенческие годы подходили к концу. Сколько лет прошло, а помню наш студенческий гимн:
«Течет века Москва-река,Ветхий дом там от старости кренится.Пройдут года, но никогдаНаши чувства к нему не изменятся. Вот год пройдет, и курс пойдет Жизнь вышагивать брючками узкими За Крымский мост, за сотни верст Где нечасто встречаются русские…»Так потом все и было. Не все выпускники нашего курса были взяты на работу в Министерство иностранных дел: многие ушли на преподавательскую работу в разные НИИ, кто-то был распределен в КГБ и другие хитрые организации, а иные подались в журналистику. Толковые специалисты с хорошим знанием иностранных языков, да еще с хорошей политической подготовкой были востребованы повсюду. Те же, кто был распределен на работу в МИД, стали «коллегами».
В МИД распределили лучших студентов. Важность этого государственного учреждения прекрасно понимал еще Петр I, приписав собственноручно на документе, озаглавленном «Определение коллегии иностранных дел» следующие слова: «К делам иностранным служителей коллегии иметь верных и добрых, чтоб не было дыряво, и в том крепко смотреть; а ежели кто непотребного в оное место допустит или, ведая за кем в сем деле вину, и не объявит, то будут наказаны яко изменники».
Кадровики, подбиравшие сотрудников на работу в МИД СССР, хорошо усвоили этот наказ самодержца.
Башня на смоленской: коллеги по МИДу
В 2002 году Министерство иностранных дел отмечало свое 200-летие. Особо отличившимся сотрудникам и ветеранам дипслужбы вручали памятную медаль. Есть такая медаль и у меня – еще бы, ведь я отработал здесь (страшно подумать!) сорок лет, т. е. одну пятую из 200 лет.
Летом 1947 года меня везли вместе с другими ребятами в кузове грузовика (автобусов еще не было) в пионерский лагерь. На Смоленской-Сенной колонна грузовиков, украшенных красными флажками, остановилась на светофоре. На фоне утреннего неба вздымалась громада будущего МИДа. Я в Марьиной Роще кроме бараков и деревянных двухэтажных домишек ничего подобного не видел. Здание строили пленные немцы: война-то кончилась только два года назад. «Вчерашний день в шестом часу зашел я на Сенную. Там били женщину кнутом, крестьянку молодую». Эти строки мы все помним со школьной скамьи. Это гносеологические корни русской революции: царская тирания, социальная несправедливость, забитый народ и т. п.
«Возвратясь из Кенигсберга,Я приблизился к стране,Где не любят ГутенбергаИ находят вкус в говне.Выпил русского настою,Услыхал „е… ну мать“,И пошли передо мноюХари русские плясать».Это тоже некрасовские строки, только узнал я их, когда сам стал читать: в школе нам этого не преподавали. «Страдалец» за русский народ был не так уж прост и однозначен, как нас учили.
Думал ли я тогда, семилетний оголец, что вся моя жизнь будет привязана к высотному зданию на Смоленской-Сенной. Работая в МИДе, я застал стариков-дипломатов, которые трудились еще в старом здании на улице Воровского, напротив его памятника, где он застыл в очень странной позе: как будто ему только что сделали укол в ягодицу. Злословлю! Что делать, я – человек эмоциональный.