Среди ночи
Шрифт:
— Думаю, она нашла кого-то еще, правда, Дэнни? Парня, который хорош собой, у которого есть машина, ведь так?
Дэнни вообразил, как он подходит к этому маленькому монстру, наносит ему удар в челюсть, хватает его и швыряет в грязь, а затем добивает его ногами, пока тот не посинеет.
«Оставь», — сказал он себе. — «Он монстр, при этом все еще ребенок».
Однажды он пришел к школе «Барстоф-Хай» и остановился напротив парадного входа, пытаясь отыскать Доун. Он уже знал, что занятия в «Норманн-Прип»
Он стоял так, чтобы видеть всех, кто садится в девять выстроившихся у тротуара оранжевых автобусов, которые, урча моторами, ожидали своих пассажиров. Дэнни подумал, что среди них будет она.
Прозвенел звонок, второй, третий, и через раскрытые двери школы хлынул поток учащихся. Они разбегались во все стороны, будто вода из пережатого пальцами шланга. Дэнни видел огромное количество девчонок: высоких и низкорослых, толстых и тонких, в джинсах и юбках, блондинок и брюнеток, но Доун среди них не было.
Через десять минут автобусы начали разъезжаться, хрюкая коробками передач и пуская черные облака дыма. Вокруг все опустело, и Дэнни остался один в своей униформе школы «Норманн-Прип». Случай был упущен. Удача была не на его стороне. Опустошение одиночества снова высосало из него все силы. Его ждали целых три мили.
Домой.
Одному.
Пешком.
Настал час, когда он, наконец, подошел к телефону.
Он не собирался это делать, но слушать этот звон целый день ему тоже не пристало. Почему он снял трубку именно в этот момент?
Он не знал, почему.
Ему надоело одиночество в безлюдной квартире, сесть за уроки у него не было настроения, как и для чего-либо еще.
И тут зазвонил телефон.
Не задумываясь о последствиях, он снял трубку.
Он прижал к уху трубку, никого не поприветствовав на том конце провода, а лишь слушая взволнованный голос:
— Это ты, Дэнни? Я надеюсь это ты. Я слышу твое дыхание.
Он задержал дыхание и продолжал молчать.
— Пожалуйста, Дэнни, не вешай трубку как в прошлый раз. Я звонила и звонила. Мне так хотелось с тобой поговорить…
Он продолжал молчать. Ее голос гипнотизировал, ее слова: «Так хотелось с тобой поговорить».
— Ты один, один целый день? Вы только сюда переехали, и у тебя пока еще нет друзей, с кем бы ты мог поговорить…
Он не знал, откуда ей это было известно.
— Кто вы? — спросил он, ожидая, что она вдруг скажет, кто она.
— Кое-кто всего лишь похожий на тебя, понимающий, что такое одиночество.
— Так это вы звоните моему отцу по ночам?
Этот вопрос выскочил из него случайно. Он не собирался об этом спрашивать, когда снимал с аппарата трубку.
На
— Думаю, очень многие звонят твоему отцу, Дэнни.
— Почему вы ему звоните? — настаивал он, но уже мягче, осознав, что попал в точку.
— Не знаю, почему другие. Я это делаю лишь, что когда не могу уснуть.
— С вашей стороны это гадко. Разве вы не понимаете, каково, когда среди ночи вдруг звонит телефон. Ведь мой отец крепко спит.
— Но теперь я звоню тебе. Сейчас — день…
Он вздохнул, и его вопрос был в этом вздохе.
— Зачем? — его гнев истощился, осталось лишь неподдельное любопытство — зачем она ему звонит?
— Я хочу узнать тебя лучше, Дэнни. И, наверное, ты тоже хочешь познакомиться со мной… и если ты со мной познакомишься, то узнаешь многое из того, чего пока не знаешь.
— Например, что?
— Возможно, расскажу в следующий раз, когда позвоню. Будешь со мной говорить, Дэнни? Мне столько нужно тебе рассказать…
— Я не знаю… — ответил он, и повесил трубку на аппарат так же, как и непонятно зачем он ее снял несколько минут тому назад.
— Этот мальчишеский голос, — сказала Лулу. — Он такой приятный, сладкий голос.
Но голос Лулу — отнюдь не сладкий, и я вижу, как зло сверкают ее глаза. В них не только злость, а еще и ненависть — игривая ненависть и игривая злость, но сами ее глаза отнюдь не игривы.
— Какой хороший мальчик, — говорит Лулу. Ее голос ровный и ко всему до смерти неприятный.
— Что ты будешь с ним делать, Лулу? — спрашиваю я.
— Ты в чем-то сомневаешься, Бэби?
Она продолжает называть меня «Бэби», но сейчас уже не так нежно, как в былые времена. В те далекие дни мы оба смеялись, любили одно и то же и в одно и тоже время об одном и том же думали. Она говорит, что продолжает любить меня и также заботится обо мне в тяжелые для меня дни, как и я, забочусь о ней, когда ей нелегко.
— Ты не хочешь помочь мне, Бэби?
— Он — очень хороший парень, Лулу. Ты говорила это сама. Я не хочу видеть, как он будет страдать.
— Он должен страдать, — говорит она. — И это будет болью его отца на всю его оставшуюся жизнь. Болью осознания того, что за деяния отца заплатил сын.
Я знаю, что мои слова — бесполезны. Я могу повторять их помногу раз, и я это делаю:
— Его отец ни в чем не виноват, Лулу. Власти его оправдали.
И я слышу все тот же ответ:
— Власти! — она произносит это с презрением. — Они вывернули это по-своему. Политики всегда выворачивают все так, как им это удобно. Он был на балконе, и это он поджог балкон, который на нас рухнул. Один к одному, Бэби, сложи все вместе.