Среди ночи
Шрифт:
Дэнни пока не замечал проблем, о которых говорил Джимми Барк. Правда, на самом деле он успел заметить пока еще не многое.
— Мне еще столько здесь придется изучать, — сказал он. — Дай бог успеть все. Не думаю, что у меня есть время участвовать в каком-нибудь совете.
Задумавшись, Джимми кивнул, его брови нахмурились, а глаза стали меньше, но затем он вдруг воспрянул, в его глазах зажглись огоньки надежды.
— Тебе не нужно прямо в этот момент принимать какое-либо решение. Ты можешь об этом подумать, взвесить…
Дэнни восхищался такими парнями
— Ладно, — ответил Дэнни, понимая, что его ответ пока еще ничего не меняет.
Позже, по дороге домой он гадал, так ли ему нужен этот сепаратный мир. Возможно, в «Норманн-Прип», но не дома, не с отцом, не сейчас, когда снова начал звонить телефон.
Противоположностью мира является война. Может, это то, что ему и нужно — война с чем-нибудь, или же это что-нибудь бросит тень на его семью. И он подумал, с чего же может начаться эта война?
Он вошел в квартиру, и звук телефонного звонка взорвал полуденную тишину. Закрыв за собой дверь, он кинул на журнальный столик сумку с учебниками и остановился посреди небольшой прихожей в ожидании конца телефонных звонков. Пятый, шестой, седьмой…
Пожав плечами, он прибег к своему старому способу не замечать телефонные звонки, делая их частью окружающей его среды, относясь к ним, как к обычной установившейся рутине.
Он зашел на кухню и доверху налил в стакан апельсинового сока, который, конечно же, пролился на пол. Он вытер светло-оранжевую кляксу с пола бумажным полотенцем. Двенадцатый, тринадцатый…
Он снял с полки большую фарфоровую кружку с надписью «Кофе» и достал их нее галету шоколадного печения. У его матери был необычный подход… четырнадцатый, пятнадцатый… к обозначениям. Для нее они несли свой особенный смысл.
«Может, нужно ответить», — подумал он.
Он знал правило.
Он стоял, держа в одной руке стакан сока, а в другой — печение. Он не стал пить, как и не прикоснулся к печению… семнадцатый, восемнадцатый…
Он вспомнил, как когда-то, в седьмом классе он признался своему другу Томми Кантину, что не может сам подойти к телефону. Томми уставился на него так, будто он был существом инопланетного происхождения. «Я не знаю, кто еще в Америке не может подойти к телефону», — удивленно воскликнул Томми. — «Я…» — ответил он. Ему уже было шестнадцать, и это все меняло.
Он зашел в ванную, закрыл на задвижку дверь и спустил в унитаз воду, наблюдая за воронкой водопада, стараясь заглушить звон телефона. Он поступал так и прежде.
Выйдя из ванной, он тихо выругался: «Вот, сука». Телефон продолжал звонить. Он потерял счет звонкам: где-то двадцать девять, или уже тридцать. Телефон настойчиво продолжал звонить. Резкий, металлический звук показался ему зловещим и угрожающим.
Рекордное количество звонков в прошлом году равнялось восемнадцати. Тогда это могло показаться
Тридцать восемь? Тридцать девять?
Может, что-нибудь чрезвычайное?
Отец пострадал на работе, или мать попала в аварию.
Теперь вся комната наполнилось тревогой. Звон уже был у него ушах. Все его тело вибрировало вместе со звонящим на столе телефоном.
Ему нужно было как-то прекратить это сумасшествие, наступающее на него со всех сторон.
Но для него существовало одно нетленное правило, поставленное перед ним его отцом: не прикасаться к телефону. «К аппарату может подойти твоя мать или я. И если звонок адресован тебе, то тебя позовут. А если ты дома один, то не отвечай».
Несло ли это в себе какую-либо опасность или нет, ему нужно было прекратить эти телефонные звонки.
И более того: он хотел начать войну, что-нибудь предпринять. Возможно, это и был подходящий случай.
Он снял с аппарата трубку и вдруг обрадовался тому, что они прекратились. Он был удивлен, услышав из трубки свое имя.
— Дэнни… Дэнни… — это ты?
Он прижал трубку к уху.
— Привет… привет, — говорил голос.
Он слушал и не знал, что сказать.
— Как ты сегодня, Дэнни?
«Сегодня»? — будто они разговаривали по телефону вчера.
— Я знаю, что это ты, Дэнни…
Голос звучал забавно, даже не столько забавно, сколько странно. Голос был почти знакомым — низким, густым… голосом женщины, девушки — близкий, скрытный.
— Мне на самом деле хочется знать, Дэнни, как ты?
— Прекрасно, — произнес он, осознавая необходимость ответить, сказать что-нибудь, но вдруг он охрип. — Хо…
— Хорошо. Я рада, что у тебя все хорошо… — определенно это был голос женщины — не старухи, но и не девочки… или, может быть, девушки. Он был смущен еще и потому, что ему показалось, что этот голос над ним издевался. Можно было полагать, что этот голос не был столь уж хорош вообще, что, несомненно, в данный момент было правдой.
Прочистив горло и проглотив застрявший в нем комок, он спросил:
— Кто вы? — спросил он, просто, не зная, что можно спросить еще. — Я имею в виду, кто со мной говорит?
— Кое-кто, — сказала она. — Возможно, даже друг. Но мы не знаем друг друга, и это хорошо, не так ли? — она развлекалась, будто сказала что-нибудь очень забавное, а затем: — Все-таки…
И это «все-таки» повисло в воздухе, будто знак, будто черная ворона каркнула на другом конце провода.
— Что значит это «все-таки»? — спросил он, сделав ударение на это слово. И он осознал, что ему не нужно поддерживать этот разговор. Он не хотел знать, что она имеет в виду.
— Извините, — сказал он, затем подумав, зачем он извиняется. — Мне нужно повесить трубку.
Он отвел трубку от уха. Его рука перемещалась медленно, будто во сне.
— Минуту, я… — ее голос отрезало, когда трубка легла на рычаг.
Его ладони были сырыми, сердце колотилось, а ноги подкашивались, будто он только что избежал чего-то угрожающего его жизни, похожего, например, на падение в пропасть.