Среди океана
Шрифт:
М-р Листер осторожно потянул повара за рукав и с кротостью сказал, понизив голос, как того требовала торжественность момента — У меня совсем не будет старости.
— Не будете жить! — повторил повар, с беспокойством поглядывая на лежавший около него нож, — откуда вы знаете?
— Я был в больнице, в Лондоне, — сказал м-р Листер, — даже в двух или трех, а на докторов потратил в общем столько, что и вспомнить неприятно. Все они удивляются, что я еще жив. Я так полон всяких болезней, что, по их словам, проживу не более двух-трех лет и даже могу в любой момент умереть.
— Так ведь у вас же есть деньги, — сказал повар, — отчего бы вам не бросить работу и не провести на суше закат вашей жизни? Чего ради копить деньги для родственников?
— У меня нет родственников, — возразил м-р Листер, — я одинок и предполагаю завещать свои деньги какому-нибудь симпатичному молодому человеку. Надеюсь, что они принесут ему пользу.
В голове повара пронеслись мысли столь ослепительные, что капуста, выпав из его рук в таз, обдала обоих мелкими, освежающими брызгами.
— Вы, наверное, принимаете лекарство? — спросил он наконец.
— Немножко рому, — слабым голосом ответил м-р Листер, — доктора говорят, что только этим я и поддерживаю себя. Правда, наши ребята (он опять кивнул головой по направлению фордека) обвиняют меня в том, что я принимаю его слишком много.
— Зачем обращать на них внимание? — воскликнул тот возмущенно.
— Это, пожалуй, глупо, — согласился м-р Листер, — но мне неприятно, когда мои поступки истолковываются в дурную сторону. Я стараюсь не хныкать о своих неприятностях. Сам не понимаю что побудило меня так разболтаться с тобой. Кстати, я на днях слышал, что ты ухаживаешь за какой-то барышней.
— Есть грех, — пробормотал кок, склонившись над огнем.
— И прекрасно, братец, — с жаром проговорил старик, — лучше, не свихнешься и в кабак не пойдешь;— хотя, по правде говоря, если не злоупотреблять кабаком, то это тоже вещь не плохая. Желаю тебе счастья.
Кок поблагодарил его. Ему очень хотелось знать, что за бумажку крутит в руках м-р Листер.
— Эту штучку я на днях написал, — об'яснил старик, поймав взгляд повара, — я бы показал тебе ее, если б ты обещал мне не рассказывать о ней никому и не благодарить меня.
Заинтригованный кок дал обещание, и так как старик, видимо, приписывал этому большое значение, то еще и подтвердил все это присягой собственного изготовления и притом чрезвычайной силы и торжественности.
— Ну-с, а теперь — вот!
Кок взял бумажку и принялся было читать ее, но буквы вдруг запрыгали перед его глазами. Он протер глаза и начал с начала, помедленней. Черным по белому (не считая отпечатков пальцев неопределенного цвета), после краткого упоминания о зрелом уме и твердой памяти, на бумажке было написано, что м-р Листер оставляет все свое состояние коку. Завещание было надлежащим образом засвидетельствовано и датировано. Голос кока дрожал от растроганности и волнения.
— Не знаю, чем заслужил я это, — проговорил он, — протягивая м-ру Листеру бумагу.
М-р Листер жестом руки отклонил ее.
— Держи ее при себе, — сказал он просто, — раз завещание будет у тебя, то ты будешь за него спокоен.
С этой минуты между ними возникла дружба, весьма удивившая всю команду. Кок относился к старику, как сын к отцу; благожелательность же м-ра Листера была достойна удивления. Замечено было, что он отказался от своей дурной привычки и теперь уже не околачивался возле кабаков, а заходил внутрь и пил за здоровье кока.
В течение первых шести месяцев кок, несмотря на скромные средства, не возражал против состоявшегося между ними негласного соглашения относительно порядка уплаты за выпивку м-ра Листера, но постепенно и он стал разбираться в духовном облике м-ра Листера. Облик этот был далек от идеала и полон хитрости. Когда кок узнал, что любое завещание легко может потерять силу, для чего достаточно на следующий день сделать другое, то он стал похож на сумасшедшего. Мистер Листер, оказывается, во время пребывания на суше, пользовался бесплатной квартирой и харчами у своей замужней племянницы. Кок сидел часами, стараясь придумать, как бы ему заполучить капитал, вложенный в предприятие, которое, повидимому, не приближалось к ликвидации.
— Опять у меня шалит сердце, — проговорил старик однажды вечером в Сиколе, сидя с ним вдвоем на фордеке.
— Вы слишком много двигаетесь, — ответил кок, — вы бы пошли к себе и отдохнули.
М-р Листер, который не ожидал такого совета, заерзал на стуле.
— Мне, пожалуй, лучше бы пройтись и подышать свежим воздухом, — многозначительно начал он, — дойду-ка я до "Вороного Коня" и назад. Недолго уж буду я с тобой, мой мальчик.
— Да, я знаю, — сказал кок, — это-то меня и волнует.
— Не волнуйся за меня, — проговорил тот, положив ему руку на плечо, — я этого не стою. Не огорчайся, сынок.
— Есть у меня на душе одна вещь, Джем, — сказал кок, пристально глядя в одну точку.
— Какая такая вещь? — спросил мистер Листер.
— Вы помните, как рассказывали мне о своих болях? — начал кок, не глядя на него.
Джем со стоном схватился за бок.
— И что смерть была бы облегчением, продолжал тот, — но что у вас не хватает мужества покончить с собой?
— Ну? — промычал м-р Листер.
— Это долго мучило меня, — продолжал кок с некоторой торжественностью, — я часто говорил себе: "Бедный Джем! Зачем ему страдать, если ему хочется умереть? Как это несправедливо!"
— Это, действительно, несправедливо, — согласился м-р Листер, — но что же из этого?
Тот не ответил, но, впервые подняв глаза, посмотрел на него с озабоченным выражением лица.
— Что же из этого? — многозначительно повторил м-р Листер.
— Ведь вы говорили, что хотите умереть, правда? — спросил кок, — ну, а если… если…