Среди погибших не значатся. Подступы к «Неприступному». Made in.
Шрифт:
НЕПОДАЛЕКУ ОТ «НЕПРИСТУПНОГО»
Майор Огинский и лейтенант Азаров вот уже второе утро ведут наблюдение за железнодорожным мостом через реку Бурную. Замаскировавшись в густых кустах на опушке леса в трех километрах от моста, они подолгу смотрят в бинокли, внимательно изучают каждый метр местности.
– Похоже, что наши ребята не зря окрестили его «неприступным», – чуть слышно произносит Азаров.
Не отвечая лейтенанту, Огинский продолжает изучать подступы к мосту. Что и говорить, к нему не подберешься незаметно. На левом низком
– А перед проволокой, конечно, минные поля? – спрашивает Огинский Азарова.
– На прошлой неделе подорвался там Константин Малышкин. Но не столько минные поля нам страшны, сколько собаки.
– Как, и собаки там тоже?
– Да, сторожевые овчарки. Днем немцы держат их в дзотах.
– Численность охраны, судя по всему, не менее двух взводов, – продолжает рассуждать Огинский. – И вооружены они не только автоматами, но и пулеметами, конечно.
– В том числе еще и крупнокалиберными зенитными, – добавляет Азаров.
Отложив бинокль в сторону, Огинский дает отдохнуть глазам. Потом снова прикладывает к ним окуляры и всматривается в сквозные фермы моста и пространство между поверхностью воды и нижним поясом ферм.
– Какова, по–вашему, высота нижней кромки моста над уровнем воды? – спрашивает Огинский Азарова, прикидывая эту величину по делениям угломера бинокля.
– Примерно семь метров.
– Значит, сплавной миной тут не воспользуешься.
– Мы уж думали об этом. Слишком высоко.
– В самом деле, значит, неприступен?
– Я никогда этого не утверждал.
– Ну, а каков же выход?
– Нужно подумать.
– А есть для этого время? Штаб партизанского движения нас торопит. Да и сколько же можно думать? Задача эта не сегодня перед нами поставлена. Партизаны уже пытались ведь его взорвать.
– Для меня ясно пока лишь одно – лобовой атакой его не взять!
– А я бы добавил: при наших средствах никакой атакой вообще. Вот и выходит, что в самом деле неприступен, – усмехается майор Огинский.
– Нужно бы его как–то изнутри… – задумчиво произносит Азаров.
– То есть?
– Может быть, с помощью местных железнодорожников.
– Вы имеете в виду бригадира пути, путевых рабочих и обходчиков? Но ведь все они подчинены дорожному мастеру Куличеву.
– Куличев теперь не дорожный мастер, а бургомистр Овражкова.
– Но подбирал и бригадира пути, и путевых рабочих, вне всяких сомнений, он сам, себе под стать.
– Быть, однако, не может, чтобы все оказались такими же мерзавцами, как он.
– Будем надеяться, что найдутся и порядочные, – вздыхает Огинский, доставая блокнот из полевой сумки. – А теперь давайте набросаем схему моста и систему его охраны. А что касается способа его подрывания, придется, видимо, ограничиться пока лишь вашими соображениями.
– Весьма туманными притом, –
БУРГОМИСТР КУЛИЧЕВ ПОЛУЧАЕТ ЗАДАНИЕ
Всякий раз, когда майор Вейцзеккер поднимает глаза на Куличева, душа бургомистра уходит в пятки. Хотя майор и не сказал еще ничего существенного, нет сомнений, что на сей раз вызвал к себе неспроста. Куличев давно уже догадывается, что немцы не случайно обходят стороной Овражков, не располагая в нем ни гарнизонов, ни комендатур. Вокруг ведь, даже во многих селах, есть не только комендатуры, но и отделения гестапо с зондеркомандами, только в Овражкове ни одного немца. Такого так просто не бывает…
И лишь когда Вейцзеккер сообщает ему свой план создания в Овражкове школы железнодорожных диверсантов, Куличеву кое–что становится понятным. Особенно расспросы майора о племяннике его Тимофее, дезертировавшем из армии в начале сорок второго.
– Он, значит, не только лейтенант инженерных войск, но еще и железнодорожник? – спрашивает Вейцзеккер.
– Да, господин майор. Он еще и помощник машииста. У нас в семье вообще все железнодорожники. Покойный отец его, муж моей сестры, тоже паровозным машинистом работал.
– А почему «покойный»? Он что – умер?
– Попал под бомбежку. Вместе с ним погибла и мать Тимофея, родная сестра моя…
– Значит, племянник ваш круглый сирота? А почему бы вам не взять его к себе? У него есть семья?
– Да нет, не обзавелся пока. Всего двадцать пять парню, потому и не торопится…
– А где же он сейчас?
– В городе Миргороде под Полтавой. Приворожила его там какая–то хохлушка. Я уже звал его к себе, хотя бы в гости пока…
– И что же?
– Обещался непременно приехать, да только…
– Что – только?
– Удалось ли выехать? Говорят, там фронт прорван. Советские войска чуть ли не под Полтавой уж…
– А вы поменьше верьте слухам, господин Куличев! Наш фронт, напротив, стабилизовался, и Полтава, по имеющимся у меня достоверным сведениям, все еще в наших руках.
– Ну, тогда племянник мой, значит, уже в пути и со дня на день может пожаловать.
– Как только прибудет, дайте мне знать. Его военно–инженерные знания очень нам пригодятся. И еще одно задание вам: составьте мне список железнодорожников, которым мы можем доверять. Особенно тех, которые были в свое время не в ладах с Советской властью. Я всецело полагаюсь в этом на вас, господин Куличев, и на вашего начальника полиции господина Дыбина, – говорит майор Вейцзеккер, энергично постукивая костлявым пальцем по кончику стола.
– Спасибо вам за такое доверие, господин майор! – верноподданнически восклицает Куличев, а сам не без трепета думает: «А ведь, в случае чего, он же с меня первого шкуру спустит…»
– Надеюсь также, что вы понимаете, господин бургомистр, почему нас привлек ваш захолустный городишко? Именно своей захолустностью. Тем, что не имеет он ни военного, ни экономического и вообще никакого значения.
– Но ведь в лесах партизаны… – робко замечает Куличев.
– Ну и что же? А где их теперь нет?