Срединное море. История Средиземноморья
Шрифт:
Правда, с течением времени, когда продолжавшееся сопротивление Кандии стало темой для разговоров во всей Европе, иностранная помощь — люди, деньги и корабли — стала прибывать чаще, но была неизменно слишком мала и приходила слишком поздно. Типичным примером стали силы в 4000 человек под командованием принца Альмериго д’Эсте, посланные из Франции в 1660 г. Они прибыли не весной, когда могли принести пользу, но в конце августа; их первая вылазка против врага, произошедшая на незнакомой территории (они не дали себе труда произвести рекогносцировку), закончилась паническим бегством; через одну-две недели их, подкошенных дизентерией, пришлось всех отправить на другие, более спокойные острова для восстановления сил, после чего оставшиеся в живых — принц, увы, не вошел в их число — возвратились по домам, не добившись ровным счетом ничего.
Подвиги венецианских капитанов на море так многочисленны и так врезаются в память, что слишком легко забыть об обороне Кандии с ее проявлениями еще большего
Последнее стало все более частым явлением на заключительных этапах осады. К этому моменту название Кандии гремело на всю Европу, и множество отпрысков знатных фамилий (особенно французских) стекалось на остров, исполненное решимости проявить свою доблесть на столь славном поле брани. Наиболее примечательный наплыв имел место в 1668 г., когда Людовик XIV после долгих уговоров наконец-то заинтересовался осадой. Но даже теперь он не вступил в войну и не разорвал дипломатические отношения с султаном: в Леванте французские купцы извлекли всю возможную выгоду от внезапного исчезновения своих соперников венецианцев, и дела их шли слишком хорошо, чтобы король мог думать о каком бы то ни было открытом разрыве. Однако он пошел на компромисс с собственными принципами, разрешив Венеции набирать в своих владениях войска под общим командованием генерал-лейтенанта королевской армии маркиза Сент-Андре Монбрюна. В результате сформировался отряд добровольцев числом в 500 человек; их список мало был похож на перечень военнослужащих настоящей профессиональной армии и вызывал в памяти перекличку на Поле золотой парчи. [240] Непосредственно после Монбрюна шел герцог де ла Фейяд, который, хотя и не был богат, настоял на том, что будет нести львиную долю расходов; дальше следовали еще два герцога — Шато-Тьерри и Кадерусс, маркиз д’Обюссон, графы Вильмор и Таване, принц Невшатель (которому едва исполнилось 17 лет) и множество других молодых аристократов, чьи имена позволяли причислить их к самым благородным семействам Европы.
240
«Поле золотой парчи», или «Лагерь золотой парчи» (англ. Field of Cloth of Gold, фр. Le Camp du Drap d’Or), — прозвание, которое получило место мирных переговоров Генриха XIII Английского и Франциска I Французского, проходивших в июне 1520 г. близ Кале, и сама эта встреча из-за необыкновенной роскоши свиты обоих королей. — Примеч. пер.
По прибытии на Крит в начале декабря этих представителей французской знати, новый капитан-генерал Франческо Морозини вверил им защиту одного из внешних укреплений города со стороны суши, но они отказались, заявив, что проделали долгий трудный путь на Крит не для того, чтобы им велели ползти по грязи на какой-то отдаленный аванпост и ждать там, молча и терпеливо, пока турки решат предпринять следующую атаку. Вместо этого они потребовали провести масштабную вылазку, которая «вынудит врага снять осаду». Морзини весьма благоразумно запретил предпринимать что-либо подобное. Он уже делал несколько дюжин вылазок, и ни одна из них не принесла долговременных результатов. Остававшихся в его распоряжении людей — к настоящему моменту их количество снизилось до 5000 — едва хватало, чтобы защищать бреши в стенах, постоянно появлявшиеся в результате деятельности турецких саперов. Но его доводы остались втуне. Согласно описанию французского историка,
«Монсеньор де ла Фейяд жаждал лишь энергичных действий и славы для себя; его мало беспокоило, что семь-восемь сотен воинов республики погибнут, коль скоро по возвращении во Францию его будут восхвалять за доблестную вылазку на Крите. Ему было мало горя, что, когда он покинет остров, венецианцы понесут дальнейшие потери из-за нехватки защитников».
Увидев, что капитан-генерала не удастся переубедить, ла Фейяд, громко сетуя на робость венецианцев, объявил о своем намерении самостоятельно предпринять атаку, без чьей бы то ни было поддержки. Так он и сделал 16 декабря, символически вооруженный хлыстом, во главе сил, численность которых, как сообщают, уже сократилась с первоначальных 500 до 280 человек. Турки яростно отбивались, но французы, со всем свойственным им безрассудством, явили почти сверхъестественную храбрость, отбросив врага на 200 ярдов и перед тем перебив почти 800 человек, пока прибывший свежий батальон янычар в конце концов не заставил их отступить. Графы Вильмор и Таване, а также около 40 других участников вылазки погибли; более 60 получили тяжелые ранения, в том числе маркиз д’Обюссон. Сам ля Фейяд, у которого из нескольких ран струилась кровь, был последним возвратившимся в укрытие.
Все это было великолепно, однако не принесло пользы ни Криту, ни Венеции. Когда мгновение славы миновало, оставшимся в живых юным героям не удалось сразу покинуть остров. Они отбыли в течение недели, но многие из них — и даже те, кто смог уехать целым и невредимым, — никогда более не увидели Франции. С собой они увезли бациллы чумы.
Вскоре после того как оставшиеся в живых высадились в Тулоне, из Франции в Кандию отплыло другое войско — гораздо большее по численности, существенно лучше подготовленное и экипированное. Венецианский посол — Джованни Морозини, родственник капитан-генерала, — в конце концов убедил Людовика XIV всерьез отнестись к его «христианнейшим» обязанностям, и весной 1669 г. первая серьезная помощь была готова: 6000 человек, 300 лошадей и 15 пушек. Все это разместили на 27 транспортных судах, а эскортировать флот предстояло 15 военным кораблям. Но даже сейчас Людовик попытался скрыть свой «адюльтер» от турецких друзей: флот плыл не под «королевскими лилиями», а под «крестами и ключами» папства.
Ядро армии, насчитывавшее около 4000 человек, находившееся под объединенным командованием герцога де Бофора и герцога де Ноайля, прибыло в Кандию 19 июня. Увиденное поразило их до глубины души. Один из офицеров писал:
«Город был в таком состоянии, что на него было страшно смотреть: улицы были усеяны пулями и пушечными ядрами, а также осколками от мин и гранат. Не осталось ни одной церкви, ни даже здания, стены которого не были бы продырявлены и почти полностью превращены в руины вражеской артиллерией. Дома превратились в жалкие укрытия. Повсюду стояло отвратительное зловоние; мы постоянно натыкались на мертвых, раненых или искалеченных».
И тут же начала повторяться история ла Фейяда. Новоприбывшие столь жаждали броситься в битву, что отказались ждать остальную часть армии и самостоятельно предприняли атаку на рассвете 25 июня. Вначале дела пошли плохо: первый отряд, по которому они открыли огонь, оказался недавно прибывшим соединением из Германии, шагавшим им на помощь. Когда порядок восстановился, они атаковали окопы турок, причем поначалу им сопутствовал успех. Затем внезапно случайный выстрел со стороны турок попал в бочки с порохом на одной из поспешно оставленных батарей. Турки славились своими саперами; их операции по минированию стали характерной особенностью ведения ими осады, и значительная часть ущерба, причиненного оборонительным сооружениям города, являлась результатом подземных взрывов. Теперь по рядам французов внезапно распространился слух, что вся земля под ними заминирована, что на батарее находился шнур со взрывчаткой и что детонация, которую они только что услышали, — это первый из целой цепи взрывов, которые разорвут их на куски. Началась паника. Солдаты в страхе побежали, в толчее спотыкаясь друг об друга. Увидев это внезапное и, с их точки зрения, совершенно необъяснимое бегство, турки перестроились и атаковали. Пять сотен французов погибло; через несколько минут их головы, насаженные на пики, с триумфом пронесли перед великим визирем Ахмедом. Среди них были головы герцога де Бофора и монаха-капуцина, который сопровождал армию в качестве духовника.
Для шеститысячного войска 500 человек не являются роковой потерей. Четыре дня спустя прибыли остатки армии короля Людовика и Морозини начал планировать новую атаку на Канею с востока. Однако дух новых союзников уже был сломлен. 24 июля французский военный корабль, вооруженный 70 пушками, подошел чересчур близко к турецкой береговой батарее и был взорван; через несколько дней де Ноайль холодно сообщил капитан-генералу, что приказывает армии взойти на борт и возвратиться домой. Протесты, мольбы и угрозы, просьбы со стороны уцелевшего местного населения и даже проклятия с церковной кафедры не возымели своего действия: 21 августа французский флот снялся с якоря. Всех охватило отчаяние, и малочисленные отряды, присланные папой, империей и даже мальтийскими рыцарями, также подняли паруса и направились на запад. Морозини и его гарнизон остались одни, и великий визирь отдал приказ к началу генерального штурма.
Каким-то образом его удалось отбить, но капитан-генерал знал, что теперь он побежден. Его гарнизон сократился до 3600 человек. В этом году более не ожидалось подкреплений, оборонительные сооружения лежали в руинах, и он понимал, что у него нет надежды удержать Кандию в течение следующей зимы. С другой стороны, выбрав немедленную капитуляцию и не ожидая, пока город возьмут штурмом (что было неизбежно), он мог добиться благоприятных и даже почетных условий перемирия. Правда, он не имел полномочий вести переговоры от имени республики, но знал, что по крайней мере в трех случаях в прошлые годы — первый имел место уже в 1647 г., а затем то же повторилось в 1657 и 1662 гг. — вопрос о мирных переговорах обсуждался в сенате и каждый раз находил некоторую поддержку. В любом случае выбирать ему не приходилось.