Средневековые латинские новеллы XIII в.
Шрифт:
Дидактика в «Римских деяниях» оттесняет не только логику, как было показано выше, но и повествовательность, собственно беллетристичность, сюжетность. Древность и средние века отмечены известным равнодушием к сюжету, который был обычно либо заранее известен, либо различными способами предвосхищался, так что читающего не ожидали фабульные сюрпризы, и заранее было известно, как развернется действие, кто будет наказан и кто восторжествует. Тем более не требовал средневековый читатель того, что теперь
Особенно часто беллетристичность отступает, чтобы очистить дорогу назиданию. В истории, открывающей «Римские деяния», нравоучительные надписи на свадебных подарках своей обстоятельностью и количеством подавляют полную приключений историю царевны, которая бежит с возлюбленным от строгого отцовского надзора. Резкие сюжетные повороты, так ценимые в культуре нового времени, амортизируются, сюжетный пуант нарочито сглаживается; примером этого может послужить хотя бы рассказ 82, где нечаянное спасение героя обставляется так, что элемент внезапности сколько можно ослаблен.
С этим равнодушием к беллетристичности связана и такая особенность стиля «Римских деяний», как прием повторения уже известных читателю событий и ситуаций, что снижает их занимательность и внезапность, создавая ощущение однообразия (прием, не соответствующий нашим эстетическим вкусам).
Нашему стремлению к смене и разнообразию предшествовала средневековая привязанность к однообразию и повторению: рассказы «Римских деяний» движутся в кругу вечных повторений. Достаточно взглянуть хотя бы на новеллу 47, где автор возвращается к ранее рассказанным событиям, излагая их почти в тех же самых выражениях. Прием этот выступает тем обнаженнее, что рассказ этот очень невелик по объему даже среди обычно кратких новелл «Римских деяний» и по существу состоит на три четверти из повторений.
На фоне этих постоянных повторений следует рассматривать и типичные для языка «Римских деяний» формулы. Желая сказать, что человек пришел в крайнее волнение, автор говорит, что у него перевернулись все внутренности; чтобы сообщить о грозящей смертельной опасности, употребляет формулу «стать сыном смерти». Истории часто начинаются с варианта сказочной формулы «жили-были», «правил такой-то» и завершаются сообщением, что герои прожили счастливо и кончили дни в мире. Часто встречаются и такие формулы: при описании кончины – «Поворотился лицом к стене и умер», в приступе к повествованию – «случилось, что», при рассказе о благосклонности императора к кому-нибудь – «император осыпал его богатствами и почестями», и т. д.
Сюжет как целое не интересует автора, так как ему важна только та его сторона, в которой воплощена дидактика; то же, что к ней прямым образом не относится, не разрабатывается и остается в тени. Потому в истории
В отличие от нашей эстетики все конкретное, особенное, единичное, т. е. индивидуализованные герои, подробности обстановки и т. п., не привлекает внимания. Обычно действующие лица «Римских деяний» характеризуются только своим общественным статусом – рыцарь, знатная дама, король, клирик, а также качествами, его типизирующими, и лишены как индивидуальности, так и внутренней жизни. Кроме суммы качеств своего статуса, персонажи снабжаются лишь положительной или отрицательной нравственной отметкой: они могут быть либо хорошими (добрый рыцарь, добрая дама), либо плохими (злой царь, коварный рыцарь, недостойный клирик и т. п.). Склонность к генерализации сказывается и в отсутствии интереса к особенностям времени и места. Вот характерный с точки зрения медиевальной эстетики рассказ (новелла 11), где действуют «одна благородная дама», злодей, странник и три царя. О героине ничего не известно, а о том, где она живет, сказано очень неопределенно и суммарно – «место, где она жила». Такую же незаинтересованность автор проявляет к обстановке действия и в истории 12: некий «могущественный император» оставил свою «красивую и всем людям милую дочь» на попечение сенешаля, а сам отправился в святую землю. Сенешаль нарушил все приказания царя, в результате чего царевна умерла и случилось еще множество печальных происшествий. Когда автору надо далее рассказать, что все стало известно царю, он делает это следующим образом: «Когда царь услышал о смерти дочери, призвал к себе сенешаля». Его равным образом не занимает, где все это происходило – в Палестине или в землях царя, и куда царь пригласил сенешаля явиться: такого рода подробностям нет места в обобщенном, абстрактном рассказе.
Таковы некоторые наиболее примечательные особенности этого новеллистического сборника, обошедшего и покорившего всю Европу.
Переводы сделаны по следующим изданиям. Основной текст «Римских деяний» по публикации: Gesta Romanorum H. Oesterley. Berlin, 1872; древнейшая рукописная версия по изданию: Die Gesta Romanorum nach der Innsbrusker Hadschrift vom Jahre 1342, herausgegeben von W. Dick. Erlangen, 1890; книга Петра Альфонса по: Petri Alfonsi Disciplina clericalis, herausgegeben von Fr. Wilh. Schmidt. Berlin, 1827; старорусский перевод по единственной публикации «Общества любителей древней письменности» (СПб., 1877–1878).